Семь пар железных ботинок
Шрифт:
— Может быть, я и ошибся, товарищ военком, но ругать себя так не позволю! Я требую, чтобы вы извинились! И если еще раз...
— Что ты тогда сделаешь?
— Застрелюсь! — срывающимся голосом заявил завбиб.
Военком на секунду опешил, но сейчас же разразился новым приступом гнева.
— Я тебе застрелюсь! Вот получишь пять суток гауптвахты, раздумаешь такие глупости говорить. Ты эти мелкобуржуйские замашки брось! Ишь, чем пугать вздумал!.. Начальник я тебе или нет?
— Начальник, но...
Договорить завбиб не успел.
—
Весь этот разговор военком и завбиб вели наедине, но завбиб, трезво рассудив, пришел к заключению, что подавать заявление о приеме в комсомол после тяжелого случая с законом было бы по меньшей мере несвоевременно... От-того-то и напала на него бездумная тоска и разъела его душу зияющая каверна...
4.
Может, и дальше продолжал бы чудить завбиб, но помешал тому приход Ваньки.
— Слышь, завбиб! Мы нынче на комсомольском собрании закон о едином сельхозналоге прорабатывали. Ух ты, как обмозговано! Чтобы крестьяне заодно с рабочими были и чтобы с хлебом порядок был...
— Я читал этот закон,— ответил завбиб (он и впрямь после ухода военкома внимательно прочитал брошюру).
— Как ты думаешь, скоро станет так, чтобы хлеба всем хватало? Ох, и много на это трудов положить нужно!..
— Когда карточки отменят, тогда и хлеба будет много.
Такое сказать можно было только не подумав!
— Вот и врешь, завбиб! Не в карточках дело. Нужно, чтобы крестьяне хлеб сеяли, а для этого налог по справедливости установить.
Нелепый минутный спор разгорелся, в сущности, из-за разного понимания короткого, но очень емкого слова «хлеб». В представлении завбиба слово «хлеб» обозначало булку, каравай, ковригу или даже просто хлебную карточку. Ваньке же хлеб рисовался в виде тучных нив, тяжелых снопов, высоких куч обмолоченного зерна, маршрутных составов. К чести завбиба, он первый понял, в чем дело: Ванька рассуждал как производственник, он же — как потребитель, один из семерых с ложкой. Уразумев это, завбиб сердито буркнул:
— Вот интеллигент слепорылый!
Слух у Ваньки был отменный, но он не сразу поверил услышанному.
— Чего?
— Ничего!— спохватился завбиб. (Не мог же он объяснить Ваньке, что отпустил такие слова по собственному адресу!)
— Если «ничего», то зря не буробь! За такие слова получить сдачи можешь... Сам ты слепорылый интеллигент!
Только этого недоставало! Сначала военком, потом на добавку — Ванька.
— Я не про тебя это сказал,— поторопился оправдаться завбиб.
— Посмел бы про меня!.. А про кого?
— Про одного остолопа... Про того самого, который сосновое топорище к топору прилаживал.
Тут
— Этот точно слепорылый интеллигент, язви его в печенку!
Так и вывернулся завбиб, подставив под удары Ванькиной критики выдуманное чучело.
Сказав еще несколько сильных слов по адресу автора соснового топорища, Ванька перевел разговор на другую тему.
— Объясни мне, завбиб, одну штуковину... Взял я вон ту книгу и прочитал в ней историю — сказку не сказку, а вроде того.. Когда-то, давно, не то в Америке, не то еще где жил мужик по фамилии Герострат. И прославился этот Герострат тем. что церковь сжег. Тот, кто книгу писал, над ним смеется, только, я думаю, правильно ли это? Может, Герострат этот самый с религиозным опиумом воевал?
Первый раз за весь достопамятный для него день завбиб получил возможность блеснуть эрудицией в области гуманитарных наук! И он блеснул, обстоятельно изложив Ваньке поучительную историю гибели — одного из семи чудес света — храма богини Артемиды в славном древнегреческом городе Ефесе.
— Значит, Герострат вовсе не с попами воевал, а спалил хорошее здание, чтобы перед людьми отличиться? Вон оказывается, когда еще славу выдумали!.. Выходит, что Герострат этот хотя и дурак, но хитрый. Вот, шпана, что устроил: тех, кто храм строил, вовсе забыли, а его, сволочь, помнят! Жаль, в Ефесе губчека не было...
Очень Ванька на Герострата рассердился! Разрушение гениального создания ради личной славы показалось ему гнуснее и подлее всякого убийства.
— Может, Герострат вовсе сумасшедший был?
— Ничуть! Как видишь, он своей цели достиг — прославился. Сколько веков с тех пор прошло, а мы вот сидим и о нем разговариваем.
— Хорош разговор! Мы ж его ругаем...
— Ему это все равно, лишь бы о нем вечно помнили.
— Выходит, что он все человечество обдурил... Слышь, завбиб, а правда это? Может, вовсе никогда никакого храма, никакого Герострата не было?
— Этого никто не знает, но предание сохранилось.
— Как понять — предание? Вроде сказки?
— Сказка — выдумка, предание может быть и правдой
— Если сказка про зверей — выдумка, а если про людей — всегда правда! — решительно возразил Ванька.
Сам завбиб высоко ценил мудрое искусство фантазеров-сказителей, но после такого категорического Ванькиного утверждения счел нужным подойти к сказкам с позиции воинствующего материализма.
— Разве ты веришь в волшебство? — спросил он.
— Это только кажется, что волшебство. Если сказку понять, в ней все правда! Помню, покойный тятька мне сказку про разбойника Голована рассказывал, про то. как он из царской тюрьмы убежал, так в ней все правдой обернулось: будто не про Голована, а про Петра Федоровича сложено
— И про Кощея Бессмертного, скажешь, тоже правда?
Задавая такой вопрос, завбиб заранее торжествовал победу. Длинная сказка про Кощея, слышанная обоими, была искусно соткана из сотни эпизодов, один другого фантастичнее и волшебнее.