Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин
Шрифт:
Офонас лёг на постель жёсткую и снова уснул. И не пробуждался до утра.
Когда Офонас пробудился, солнце светом жарило, а утро только лишь повелось. Умылся водою из колоды, как ему указал хозяин. А более никто не мылся этой водой. «Должно быть, им по вере ихой нельзя», — подумал Офонас. Накормили его варёной чечевицей. Запил водой из медной чашки. Сбираться недолго было. Хозяин взял с собой лепёшки в узелке. Офонас решился спросить:
— Не оголодаем ли в дороге? Не купить ли мне еды на путь?..
Хозяин отвечал, что нет, не надо:
— Пойдём лесом, в лесу много еды!.. — И засмеялся...
Жонка вышла с детьми, проводить гостя. Офонас приложил
Пошли через деревню. Офонас вёл коня в поводу. Дети, паропки и девочки, прибегали глядеть, смеялись, тонкими голосами перекликивались меж собой... Для них Офонас было высокий и белый...
По деревне и за деревней на лугу паслись коровы. Офонас подивился, потому что коровы были совсем старые, худые, мыршавые, а украшены снизками цветов, красных и белых...
Офонас не мог выговорить длинного имени своего провожатого и, не задумываясь, назвал его, как выговорилось:
— Чандра! Столько у вас коров, отчего не было мяса за нашей трапезой?..
Провожатый поглядел на Офонаса коротким взглядом; и нельзя было уловить: то ли с презрением и досадой поглядел, то ли с жалостью... Сказал, что корова — божество, она — мать всему сущему, её нельзя убивать. Ночью всё живое на земле озаряется светом от молока божественной небесной коровы...
— Молочная дорога — млечный путь! — сказал Офонас...
Шли по дороге к лесу.
— Скоро в лес войдём? — спросил Офонас.
— Не торопись так! Ещё долго придётся нам идти лесом...
— Я слышал, как дети ваши кричали, играя, — сказал Офонас, — а ведь иные слова мне внятны. Ты скажи, «нагни» — ведь это «голый»?..
Чандра засмеялся и отвечал, что да, что так.
— А в языке русов «голый» — это «нагой»...
Чандра засмеялся снова и ничего не отвечал.
Офонас вдруг развеселился. В голове зазвучало песенно, забунило. Нашло на него, и он полубормотал уже, а то и припевал; пел, говорил, приговаривал... Его слова захватывали его, всё его существо в большой, великий полон. Выбегали слова изо рта раскрытого на воздух воздушный, и нудили, заставляли Офонаса его же слова то смеяться весело, то горевать, то сердиться... Он пел, бормотал:
Ой, что ж мы делаем — творим, лесные тати! Кого ж мы убиваем Бога ради! Кого ж мы режем, изверги слепые, Над кем же так безжалостно глумимся, Питая святотатством животы! Ой, матушка, прости нас, неразумных! Возами возим мясо для игумнов. Ой, что же нас никто не надоумил, Ой, как же сами мы не догадались. Коровушка, родимая, прости! Вот почему никак мы не дозреем, Вот почему дерёмся и звереем, Вину творим, вины не замечая, Невинность убиваем, а потом уж Друг друга бьём. Нет жалости у нас. Здесь говорят — небесная корова Прошла когда-то вдоль по неба крову. И вымя тучное разбрызгивало млеко. Те капли — звёзды, что питают небо. А небо кормит землю, как дитя. И все должны держаться только миром, Кровь молоком питать и сладким сыром. И человеку человек не волк — корова. Здесь человек ей дарит песни, убирает Венками, поясами из цветов.Так пел, бормотал, и рукомаханиями забавлял своего спутника-провожатого...
Офонас пишет в смоленской темнице:
«Индусы быка называют отцом, а корову — матерью. На помёте их пекут хлеб и кушанья варят, а той золой знаки на лице, на лбу и по всему телу делают...»
Густой лес, видевшийся до того близким, всё никак не доближался. И шли по дороге обжитой. Попалось несколько повозок двуколесных, запряжённых быками. В одной повозке сидели женщины, но не гологлавые, а с покрывалами на волосах. Глядели на Офонаса и его коня...
Повозка с женщинами ехала вровень с Офонасом и его провожатым. Возница поглядывал на меховую шапку Офонаса. Офонас на ходу снял шапку, снова привязал на пояс, а ткань чалмы смотал с пояса и повязал голову. Чандра запел, и несколько в его песне слов были внятны Офонасу. Женщины улыбались. Офонас подумал, что, быть может, здесь и нравы повольнее, и, если хорошо продаст коня, будут и жонки, сможет заплатить... Добрались до развилки, и повозка свернула прочь от Офонаса и Чандры... Офонас просил своего спутника-провожатого, каковы слова песни... Чандра сказал, как мог...
Гоури мечтает о пепельном Шиве, Радха мечтает о смуглом Кришне, Шочи — о тысячеглазом Индре, А героиню влечёт к герою. Ганга ревёт в волосах у Шивы. Земля лежит на капюшоне Васуки, Ветер дружит с огнём, А сердце девушки поклоняется герою... [98]И, слушая многие имена в этой песне, Офонас припомнил, как царевич Микаил из Рас-Таннура передавал ему рассказ хундустанского купца... Чандра посмотрел на своего спутника и стал говорить ему о своей песне:
98
...поклоняется герою... — из индийской народной песни.
— ...Гоури — другое имя богини Дурги, она супруга Шивы, большого бога. А Радха — любимая Кришны, самого весёлого и прекрасного бога. А Шочи — в браке с богом Индрой. А Васуки — огромный волшебный змей...
«Эх! — подумал Офонас. — Как бедно живут, и будто и ничего не надобно им. А кругом них — боги и богини, пёстрые и живые, и чудеса творятся такие чудные...»
Наконец вступили в лес.
Прежде Офонас не видывал таких лесов. Совсем немного прошли, а уж пальмы сплелись большими листьями, будто крышу над головами путников строили. Тянулись и ветви, и травы подымались, и зелёные вервия — лианы — спадали вниз. Чандра вёл Офонаса по тропе, утоптанной, хорошей, даже и не узкой. Бабочки огромные вдруг промелькивали крыльями разрисованными, будто птицы легчайшие. Трудно было поверить, будто всё это — явь! Каждое крыло — опахало пышное и разрисовано тонко и ярко тонкими кругами, цветными оторочками... А вверх по стволам бежали, мчались пёстрые жуки — иной с локоть длиною!.. И вдруг закричал и резкими голосами дивные птицы длиннохвостые, а хвосты раздвоенные, а головы, крылья, тулова жёлтые, зелёные, яркие красные — а чистые краски!..
Птицы кругом свистали, кричали... Чандра сказал, что здесь возможно увидать и правителя страшного лесного — чёрно-жёлтого полосатого тигра... Вдруг раздалось протяжное и страшное: «У-у!.. У-у!..»
— Не бойся, — сказал Чандра, — тигр выходит лишь ночью. Тогда он охотится, а сейчас белый день...
Но чем далее углублялись они в чащу, тем менее похож был этот белый день на белый день. Темнело сумеречно, и сырость одолевала, долила...
— Ты боишься, я вижу! — снова обратился к Офонасу его провожатый. — Но ведь у тебя нож, а у меня лук и стрелы в колчане напитаны отваром, сваренным из ядовитой травы... Я много раз ходил этой тропой...