Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин
Шрифт:
Минуло несколько дней, и на теле Микаила не осталось ни единого следа самоистязания. И тогда в первый раз подумалось Офонасу внезапно и с большою ясностью, и подумалось: «Сильна вера Мухаммада!»...
Оказалось, что у всех участников процессии бичующихся раны совершенно зажили.
Но Офонас-Юсуф, хотя и не бичевал себя, чувствовал себя измученным и разбитым. Чувство безысходной потери давило душу. Он уже мог вспомнить, что когда-то потерял маленького сына. Конечно же, всегда сожалел об этой потере. Но сейчас, нет, не о сыне сожалел... А что же случилось? Отчего не уходило чувство потери, утраты навеки?.. Что он утратил? Какую частицу своей жизни, бытия своего?..
Долго
Он покорно следовал в свите Микаила, который направился в большой город Вид ар. Офонас всё ещё был погружен в своё чувство безысходной утраты и не спрашивал ни о чём. Казалось, Микаил задумался и печалился...
Вдруг, на пути в Бидар, настолько Офонас ослаб, что его по приказанию Микаила уложили на носилки и везли на слоне. Офонас пытался понять умом, что же случилось, что же, что он утратил... Его качало без плавности... Сколько времени минуло, не сознавал...
И наконец, когда один полуденный отдых был устроен, Офонас всё понял. Он так ясно всё понял, что даже это понимание почудилось ему вдруг вещным, живым. Он даже невольно протянул руку, будто возможно было схватить и удержать в руке, в пальцах своих это самое понимание внезапное. Он обрадовался приходу, явлению этого понимания. А было это понимание совсем простое. Он потерял ощущение бессмертия, своего бессмертия. Прежде это ощущение было всегда. Всегда он — и возможно наперекор всей своей жизни — ощущал своё бессмертие простое телесное. Тело его не верило в смерть. А вот теперь поверило. Всем своим существом он теперь сознавал, что он умрёт...
Он умрёт, он умрёт, он умрёт... Его не будет... Офонас-Юсуф умрёт. Юсуф умрёт. Офонас умрёт. Ондрюша на самом деле умер; и то, что Офонас, его отец, изредка вспоминает о сыне, то вовсе не означает, будто Ондрюша жив. На самом дела Ондрюша мёртв, и нигде не отыщет Офонас умершего сына. Нигде не отыщет!.. И сам Офонас умрёт и никогда больше не будет жить. И если кто-то будет помнить о нём, это ведь ничего не будет означать для Офонаса. Офонас будет мёртв, то есть Офонаса не будет...
И вдруг Офонас обрадовался и успокоился. Он ведь всё равно был обречён; и, стало быть, мог быть спокоен...
В Смоленске, в темнице, Офонас многое позабыл. Обыденность, серая, тоскливая, дождливая, снежная, унылая, навалилась на плечи, будто зверь тихий и тяжёлый. Сам не знал, хочется жить или не хочется. А если не хочется жить, тогда зачем писать? Но если бы не исполнил приказ о писании, ведь это был бы бунт. А не хотелось бунтовать, хотелось плыть по течению жизни, серой, тоскливой; тяжёлой, как тяжёлый тихий зверь. Жизнь тяжёлая, как тяжёлый тихий зверь... Или, быть может, Офонас уже мёртв?..
Писал:
«А из Джуннара вышли на Успенье и пошли к Бидару, великому городу. И шли до Бидара месяц.
В Бидаре на торгу продают коней, камку, шёлк и всякий иной товар да рабов чёрных, а другого товара тут нет. Товар всё гундустанский, а из съестного только овощи, а для Русской земли товара нет».
Такого города, как этот Бидар, не видал прежде Офонас. Никогда не видал прежде таких мощных толстых стен великих. Крепостных укреплений воздвигнуто было поболе трёх десятков; иные по виду виделись вовсе недавно поставленными. Между городом и крепостью помещались трое ворот. Офонас прежде думал, что Джуннар — большой город. Но что был Джуннар перед великим Бидаром! А первые ворота были для вторых как прикрытие. А вторые назывались Шарза Дарваза. А третьи ворота назывались Гумбад Дарваза, самые большие, и кровля над ними круглая, купольная. Стражники в городе все были Мухаммадовой веры, а писцы были все индияне, самые важные, происходом из больших жрецов, из брахманов.
Микаил отправил вперёд, в город, гонца с посланием к султану Мухаммеду. Так был извещён султан о прибытии царевича из Рас-Таннура. Микаил и его свита ещё не приблизились к воротам Бидара, а уже подскакал всадник посланный и передал Микаилу ответное послание султана, которое Микаил тут же распечатал [125] и прочёл, не сходя с коня.
— Нас ожидают в стольном Бидаре как добрых гостей! — громко и звонко воскликнул Микаил, обернувшись к своим людям.
И ему отвечали радостными кликами. Всем уже снова хотелось очутиться в городе, защищённом хорошими стенами; в городе, где ведётся большой торг; в городе, где возможно сыскать продажных женщин самых разных...
125
...тут же распечатал... — то есть снял печать.
Высокие ворота Гумбад Дарваза подымались вверх над головами путников плавной аркой, заострённой вверху. Подъехали люди Микаила к воротам поздним вечером. Темнело быстро. Стражники приказали громко последним купцам, у ворот поджидавшим прохода, чтобы дали дорогу свите царевича. Люди стеснились, толпились. Свита Микаила въехала в город, когда уже стемнело. Царевичу и его спутникам уже отведён был под жильё малый дворец. По улицам опустелым, как и бывает ночью, разъезжали конные стражники с факелами.
Малый дворец выстроен был в три этажа, с лесенками внутри малыми и большими широкими лестницами, а ступени каменные. Крыши круглые, купольные, изразцами выложены светлыми, синими. Окошки полукруглые глядятся в большой пруд с водою светлой, гладкой. А кругом этого пруда растут пальмовые деревья, качают большими зелёными широкими листьями подветренно.
А вся внутренность дворцовая, все горницы, все галереи убраны прекрасно — коврами хорасанскими, золотой и серебряной утварью, стольцами чёрного дерева, кроватями на ножках серебряных. Днём солнце глядело в окошки, а ночью слуги зажигали серебряные хорошие светильники.
При дворце был двор широкий, и конюшни, и постройки разные. Офонаса поместили в одной малой постройке обок с конюшней. Так выходило лучше, потому что ближе к коню.
«Ежели таков малый дворец, то каков же большой дворец?» — подумал Офонас-Юсуф.
Уж многое он повидал в Хундустане. Столько золота, серебра, камней самоцветных не видал за всю свою жизнь в Твери. А когда ехали большими проезжими дорогами мимо полей, видал бедных сельских людей Хундустана; и были они бедны, ходили полуголые, помещались на жильё в хижинах, имели из утвари по несколько чашек, сделанных из скорлупы орехов кокосовых. Эта бедность казалась Офонасу более видимой и яркой, нежели привычная бедность сельских людей на Руси. Там, на Руси, езживал Офонас мимо деревень, мимо землянок в снегах, мимо сельских людей, закутанных по зимам холодным в грубую овчину, а летом являлись в грубых рубахах, колом стоящих, из холста грубого сшитых грубыми толстыми иглами. Летом — прохладная зелень травяная, зимой — холодная, мразовитая белизна. Бледные лица, светлые волосы. Бледная бедность... А здесь, в Хундустане, и бедность виделась такою яркой, даже и пышной: в тени высоких пышнолистных пальмовых деревьев, среди ярких расцветших цветов, в ярких смуглых телах и лицах, в чёрных глазах...