Семь змей и мертвец

Богинска Дара

Данте всего на миг закрыл глаза, а когда проснулся, была уже глубокая ночь. Он ворвался в покои близнецов, взбудоражил спящих спутников своим бодрым, взволнованным видом.

— Может, хотя бы утра дождемся? — без особой надежды простонал Йоль, закрывая лицо широкой ладонью — Данте уже зажег масляный фонарь, и рыжий свет ослепил меченосца. Аларик поднялся без возражений и угрюмо собирался.

— И так уже заждались, — Данте кинул Йолю его штаны, приподнял фонарь, цепляясь взглядом за Аларика, — Как себя чувствуешь?

— Голова, — поморщился он. Голос был хриплый, как с попойки.

— Поделом, что ж. Может, дать тебе микстуры?

— Не надо, — он застегнул вокруг бедер ножны и резко, не глядя, вложил в них ножи, — Поделом

же.

— Куда идем-то хоть? — сонный Йоль был ещё более неуклюжим — запутался в рукавах рубахи, грохнулся с лавки, натягивая сапоги, умудрился задом наперед надеть куртку. Дани вздохнул — толку от такого защитника?

Вряд ли бы Йолю понравился ответ.

Вряд ли он нравится колдуну.

— Староста что-то скрывает. Мне интересно узнать, что именно.

— Мне этот ублюдок сразу не понравился.

— Когда ты покажешь мне человека, который тебе сразу понравился — ущипни, хорошо? — фыркнул Йоль, однако понимающе качнул головой.

— Идемте.

В темноте Эмнод нравился малефику гораздо больше. Не было видно местных серых лиц, перемазанных сажей, не так сильно несло помоями, и никто не провожал троицу настороженными взглядами. Из-за сплошной стены дождя едва доносился сладкий тонкий запах ночной фиалки, высаженной по левую сторону от дома — где-то там, в неприметной лачуге, жила местная травница. Горел свет в таверне, мимо которой прошли церковники — размытые жёлтые квадраты света дробились и шли рябью от частых капель. Снаружи никого не было.

Когда Данте накинул на голову чёрный плащ и поднял повыше фонарь, его свет с трудом рассеял густую влажную тьму, сковавшую Эмнод.

Где-то шевельнулась тень, другая — и вот уже Аларик потянулся за ножами. Тощая мужская фигура — вернее её каркас с налипшими кусками плоти и дырявой одежды — монотонно билась головой в ворота чьего-то дома, предусмотрительно окруженного изгородью. Невдалеке стоял второй чёрный труп, ссохшийся больше, чем сгнивший. Погорелец, догадался Данира. Как знать, может, он как раз жертва того самого пожара? Беспокойный стоял, подняв руки к небу, запрокинув шею и покачиваясь в струях дождя. Вряд ли они осознавали свое присутствие здесь, или то, что во тьме на них пялились три пары напуганных глаз.

Данте почувствовал, как дрожит застывший рядом Йоль.

— Эт-то... Это беспокойники! Детские сказки, да, Аларик?!

— Жуть, — прокомментировал тот совершенно без эмоций. Если бы не это, Данте бы поверил ему.

Насмехаясь, малефик толкнул рыжего локтем, тот дрогнул и сверкнул зубами в оскале.

— Идем, нам некогда с этим разбираться.

Невыразимо разило сырой землей, и в меньшей степени — от дождя. Проходя мимо мертвецов, малефик чувствовал, что это его вина. Церковники были лазутчиками, будто все эти мертвецы — часовые, охраняющие что-то... какой-то секрет, а они, солдаты с ключами на нагрудниках, бессовестно лезут своими грязными лапами в тайник, будоража то, что трогать и не стоило. С какой-то стороны так и было, но пустоглазые и бестолковые мертвецы, старающиеся делать то же, что и при жизни, были молчаливы и не нападали. Данте совершенно ничего от них не ощущал. Подумать только! Даже каменная кладка была для него одушевленной, а гниющие, ходячие тела вызывали лишь тоскливое чувство собственного бессилия. Малефик чувствовал себя неуместно, неуютно и неловко, проходя мимо маленького чёрного скелета — ребенка, озадаченно топчущегося на пустом месте с кое-где виднеющимися ребрами сгоревшего сруба.

Наверно, он должен был всё-таки что-то сделать, но лишь вздохнул и ускорил шаг. Чем быстрее они разберутся с тем, что заставляет несчастных возвращаться с того света, тем быстрее те обретут покой. Да уж. Лучше бороться с клятвопреступниками и чернокнижниками, чем с теми, кто не виноват в собственной участи.

От постоялого дома до пустыря у въезда в Эмнод — с десять минут шагом, а казалось, что полночи прошло, прежде чем по кивку Данте Йоль тяжелым

кулаком коснулся двери в дом старухи Вильмы. То был когда-то богатый, с двумя этажами и чердаком, дом. Сейчас же крыша просела, торчало подгнивающее стропило, и строение перекосилось. Старые узловатые корни растущей рядом ели подняли крепкий сруб, толстая ветвь легла на крышу и, видимо, однажды скатившаяся под сырой мох шишка дала жизнь маленькой ёлке, зелёной, гибкой, очень странно смотрящейся на обитаемом, вроде бы, жилище. Однако, не скажи Линдур о том, что место это принадлежит старухе Вильме, церковник бы посчитал, что здесь не живут уже не первый год. Даже собаки не было в пустой будке, лежала только сложенная кругами цепь. И пахло здесь затхлостью и запустением.

Под ударом Йоля дверь будто прогнулась, но не отворилась.

— А вдруг хозяева спят?

— Скорее всего, так и есть. Стучи громче.

В доме послышался странный шорох и шелест. Кто-то что-то уронил. Раздалось чье-то бормотание и глухой, долгий стон.

Щеколда откинулась и дверь распахнулась. Отравляющая дыхание вонь гниения и отходов так резко ввинтилась в свежий ночной воздух, что троица отпрыгнула назад.

— Какого...

Йоль выхватил меч быстрым, коротким движением. На церковников, пошатываясь, смотрел мертвец. Его глаза стали гниющими ранами, в синем мясе лица копошились мухи, он источал немыслимое зловоние... и был одет в чистейшую, будто новую рубаху и хорошего кроя штаны. Его морщинистую коричнево-серую кожу покрывали струпья и чёрные волдыри, местами прорвавшиеся — а голову венчала аккуратно расчесанная шапка седых волос. Труп скалился жёлтым ртом, лишенным губ, и не выказывал ни капли агрессии. Он вообще ничего не делал. Он просто открыл дверь.

Труп отошел в сторону, освобождая проход. Йоль вполголоса помянул Ключника, осенил воздух перед собой охраняющим знаком и просунулся мимо него, стараясь держаться как можно дальше от беспокойника. Его можно было понять — смердело всё-таки невыносимо.

Вильма лежала на лавке, повернувшись спиной к вошедшим. Она часто и прерывисто дышала, время от времени испуская долгий пронзительный выдох и затихая. Данте шагнул к ней. Очевидно, старуха умирала. Малефик не хотел касаться всего этого. Он с сочувствием оглянулся на покачивающегося мертвеца. В его лице, озаренном лунным светом, он видел другие черты, простые и знакомые медленно угасающей Вильме и этому дому. Старушка сама впустила к себе своего покойного мужа, и, не понимая, что явился ей он в виде ходячего мертвеца, одевала его, причесывала, говорила, как могла, своим окостеневшим языком.

Как знать, какие демоны сейчас терзали её несчастный разум? Сердце у Данте защемило, он отвел руку от костлявого плеча Вильмы и вздохнул. Страшно так жить, а умирать ещё страшнее — забытой всеми, кроме мертвых.

Где твои дети, старая Вильма? Где твои внуки? Как могли они оставить тебя совсем одну, и так давно?

Мертвец пошатывался, внимательно следя своим безглазым лицом за Данте. Он поворачивался следом за малефиком, пока тот ходил по дому, разглядывая стены, украшенные вязанками трав и полками с посудой. Спутники наблюдали так же настороженно, пару раз неловко переглянувшись — может, им следует уйти? Может, они, как всегда, будут мешать в делах, касающихся мертвых вещей и их странной памяти? Но Данте жестом остановил их, замер, будто прислушиваясь, и сделал шаг к беспокойному.

— Где... — голос у малефика странно исказился, стал выше, лицо состарилось на глазах, и веки раскрылись широко, словно их оттянули вверх и вниз. — Где он? Ты накормил его, как я просила? Ты дал ему, что он хочет? Наш сын так долго шел домой, Келен, так долго...

Йоль чувствовал, как вздрогнул Аларик, сжимая кулаки в надежде обрести бесстрашие. К этому невозможно было привыкнуть. Их Дани двигался так, будто его дергали за нити, привязанные к плечам. Словно это было не его тело, и не его уста говорили слова, которые никогда ему не принадлежали.