Семь
Шрифт:
– Ну, довольно, Надя, будет плакать, будет...
– граф поцеловал ее руку.
– Будет, девочка! Ты сделала глупость и уже вдоволь расплатилась за нее... Ты виновата... Ну, будет, успокойся...
Но Надя не могла успокоиться - слезы душили ее.
– Едем, дорогая моя...
– сказал Иблисов, замечая, к своему великому ужасу, что он целует ее в лоб, берет ее за талию, что она ожигает его своим горячим дыханием и повисает на его шее, продолжая всхлипывать...
– Будет тебе!
– произнес он, целуя ее в волосы.
– Довольно!..
Некогда было рассуждать, рассчитывать, думать, и Иблисов решительно сказал:
– Поедем, и завтра тебя уже здесь не будет. Едем. Немедленно!
– Но что же вы?..
– Послушай, моя дорогая, мое сокровище!
– сказал он.
– Шаг этот смел... Он рассорит нас с близкими людьми, вызовет на наши головы тысячи попреков, слезных жалоб. Он, быть может, даже испортит мнение других обо мне, причинит мне тысячи непроходимых неудобств, но, милая моя, решено! Ты будешь со мной... Лучшего мне не нужно, да и черт с ними, с этими женщинами! Я сделаю тебя счастливой, буду хранить тебя, как зеницу ока, пока ты жива будешь, я воспитаю тебя, сделаю из тебя женщину! Обещаю тебе это, и вот тебе моя честная рука!
Надя будто бы колебалась. Она была в шаге от того, чтобы отдать свою душу за сделку с дьяволом, сама того и не осознавая.
– Хорошо, - произнес Виктор Сергеевич, - вспомни: ты еще маленькая, озеро, лодка, пьяный граф... Тебя вытащили из воды, помнишь?
– Не-ет, - прошептала Надя, изумленно глядя на него, - не может быть...
– Да, дорогая моя, это был я.
– Я ваша должница по гроб жизни, - произнесла она, прижимаясь к нему, пальцами цепко хватаясь за лацканы его пиджака.
– За вами - хоть в ад...
Виктор Сергеевич чуть отстранил от себя девушку и поглядел на ее пылавшее лицо, на глаза, полные слез, и сердце, его черное и черствое сердце сжалось от страха за будущее этого хорошенького, счастливого существа: любовь ее к нему была только лишним толчком в пропасть. Этого ли он хотел? Он мог с легкостью распоряжаться судьбами других людей, ломая и калеча их, но ее, чистую и невинную душу разве мог он обречь на страдание, как и всех других? Чем кончит эта кроткая, милая и нежная девушка?.. Сердце его сжалось и перевернулось от чувства, которое нельзя назвать ни жалостью, ни состраданием, потому что оно было сильнее этих чувств. Никогда в другое время он не видел ничего прекраснее, грациознее и в то же время жалче...
– Нет, Надя, - тяжело вздохнув, проговорил Виктор Сергеевич, отстраняя от себя девушку. Он понял, что только что чуть не совершил главную ошибку в своей жизни.
– Не надо тебе в ад.
– Что?
– на ее лице отразилось недоумение. Она явно не понимала такой резкой перемены в настроении графа.
– Но...
– Я спас тебя много лет назад, не задумываясь ни о чем. Встретив тебя сейчас, я решил доказать богу, что вправе распоряжаться судьбой спасенного мною человека. Но как же я ошибся!.. И теперь я не могу погубить тебя. Нет-нет, Надя, прости... Надя, ты не знаешь меня совершенно! Ты не знаешь, что я за человек, - он держал ее за руки.
– Посмотри мне в глаза, внимательно посмотри.
– Быстрым движением он коснулся ладонью того места на ее коже, где покоился крестик, висевший на шнурке, и показал ей чуть обожженную ладонь с ярким следом от крестика.
– Ты знаешь, ты чувствуешь, кто я такой на самом деле...
Девушка тихо ахнула. Теперь-то она поняла, кто он такой.
– Забудь, что я сказал прежде, - продолжал говорить он.
– Нет, Надя, прости, со мной тебя не ждет ничего хорошего... Ты самый прекрасный человек, которого я только встречал за всю свою долгую жизнь. Твоя доброта, широта души, кротость, твоя жертвенность... не для меня. Я слишком ужасное создание для тебя. Я чудовище.
Надя сделала несмелый шаг назад, глядя на Иблисова своими большими заплаканными глазами. Она не знала, чему верить: его внезапному предложению или его настойчивой просьбе теперь же оставить его. Она ничего не понимала.
– Я понимаю твои чувства сейчас, - произнес граф, серьезно глядя на нее, - и прошу за это у тебя прощение. Я не хотел ранить тебя, прекрасное создание. Теперь я понял, что ошибся. Я проиграл. Я понимаю, что не заслуживаю твоего прощения...
– Но, Виктор Сергеевич, - слабо прошептала она, протягивая к нему руку.
– Забудь обо всем этом, как о глупом и страшном сне. Тебя ждет прекрасное будущее, Надя. Главное: беги из этого дома. Здесь собраны все семь... все семь грехов. А ты слишком чиста для них... Беги отсюда, забудь это место навсегда.
Девушка, закрыв лицо ладонями, снова заплакала и убежала в дом.
– Будь счастлива, - Иблисов проводил ее грустным взглядом и, снова тяжело вздохнув, развернулся и двинулся к кабриолету, правил которым Мефодий.
– Так что же?
– спросил он, когда граф сел позади него.
– Все зря?
– Отчего же?
– Иблисов невесело усмехнулся.
– Вы так и не получили желанного.
– Возможно, я, - но тут граф осекся на полуслове, заметив движение в окне первого этажа - за ними следили. Это был Фьерте.
– Опять этот докторишка! Я ведь предупреждал его... Мефодий, займись им.
Мефодий, молча встал и скрылся на пару минут в доме. Вернулся он также тихо и, сев на свое место, по приказу Иблисова тронул кабриолет с места.
Спустя несколько минут поместье графа Якубова скрылось за горизонтом.
Утром обитатели дома нашли тело застрелившегося Петра Ильича на крыльце, а следом за ним - повесившегося в своей комнате доктора Филиппа Фьерте.
Графа Виктора Сергеевича Иблисова никто больше никогда не видел в этих краях.