Семьдесят неизвестных

Квин Лев Израилевич

— А я её так не знаю! Коров не видел, свиней, навоз не знаю, как пахнет…

— Тебе, может, и не надо, — не стал спорить Костя, — а кому, может, понравится, кто-нибудь захочет стать животноводом.

— Уж не ты ли?

— Не знаю, ещё не решил.

— Ох-хо-хо! Сказать тебе всё, что я думаю? Так вот, слушай: если раньше, пока мы не знали, что это такое, кого-нибудь и можно было уговорить, то теперь — фига!

Костя ответил не сразу:

— Но ведь люди работают.

— «Работают, работают»!.. — Глеб смотрел на него со снисходительной усмешкой,

как взрослый, всё понимающий и всё уже переживший, на неразумного ребёнка. — Бездари здесь работают, серяки. Им больше деться некуда, вот они и вкалывают.

— А разве нет таких, которым нравится?.. Помнишь, у нас доярка выступала на вечере выбора профессии. Пожилая такая, фамилию забыл.

— Никитина, — подсказал Глеб.

— Да, Никитина. Ей же нравится. Ты слышал, как она говорила?

— Думаешь, в самом деле нравится? Ей сказали, чтобы она нас агитнула, вот она и старалась. И потом, она уже сто раз выступала. Артистка!.. Нет, ты чудик, самый настоящий чудик!

Костя не ответил. И, как всегда, самые убедительные, самые веские доводы пришли к нему не во время спора, а позднее, когда спор давно уже кончился и было бы просто смешно и нелепо начинать его снова.

«Нет. Глеб неправ, — думал он, лёжа на узкой, неудобной раскладушке. — Неправ! Любую работу можно делать с удовольствием, любая профессия может нравиться. Конечно, всё зависит от склонностей человека. Глебу вот нравится математика. А мне — нет! Я бы просто умер с тоски, если бы, скажем, меня сделали учителем математики… И ещё от цели зависит. Да, главное — от поставленной цели! Скажем, человек решил стать животноводом-механизатором. Настоящим, знающим это дело как свои пять пальцев. И тогда для него не только не зазорно, а даже полезно, необходимо какое-то время поработать, скажем, дояром. Или свинарем. И будет он работать не из-под палки, не по принуждению, не из-за своей серости, а с удовольствием. Потому что он видит перед собою цель. Да-да, главное — цель. А не имея перед собой цели, застыть можно и на самой лучшей, самой интересной специальности. Конструктор может застыть. Физик может застыть. Не гореть, не мыслить, не двигаться вперёд. Или учитель. Не расти, не интересоваться, долдонить из года в год одно и то же. Такой человек даже, наверное, ненавидит свою специальность. А другому она кажется очень интересной…»

Он не выдержал, спросил:

— Глеб, ты спишь?

Тот не ответил, шевельнулся недовольно.

— Вот, предположим, я мечтаю стать инженером. Нет, я не говорю, к примеру только…

Он хотел высказать Глебу свои мысли: они ему казались важными. Но Глеб прервал насмешливо:

— Тоже мне мечта!

— Почему? — опешил Костя. — Разве инженер — это плохо?

— Мечты должны быть выше возможностей. Чуть-чуть, но всё-таки выше. Вот я мечтаю стать гениальным математиком. Эйнштейном, не меньше. Даже больше! И стану! А если чуть меньше Эйнштейна, менее известным — это крах моих мечтаний, понимаешь?

— Но ведь и не такие гениальные, как Эйнштейн, тоже нужны человечеству.

— При чём тут человечество! Мало ли

что нужно человечеству! Дворники тоже нужны человечеству. Или сапожники. А разве кто-нибудь мечтает стать сапожником?

— А знаешь, я верю…

— А знаешь, я хочу спать… Всё! Спокночи!

Под Глебом заскрипела кровать. Он повернулся на другой бок, лицом к стене.

Утром, позавтракав, Костя предложил Глебу:

— Сходим на инкубатор. Посмотрим. Интересно.

— Уже смотрел.

— Когда?

— Года два назад, на экскурсии. Ничего интересного, тоска зелёная. Сплошные яйца. Рядами, в лотках, как в магазине.

— Я всё-таки пойду.

— Ну, давай жми, не возражаю…

Инкубаторная станция помещалась довольно далеко, за селом, возле озера. У ворот стояло несколько автомашин. Шофёры и женщины в белых халатах, работницы станции, грузили в кузова решётчатые ящики, из которых доносился многоголосый писк.

Костя стал помогать. Ящики были не тяжёлые, он брал их один по нескольку штук.

— Сколько им? — спросил он у птичницы, отпускавшей ящики.

— Кому? — не поняла та.

— Да цыплятам.

— А… — Она улыбнулась. — Пожилые уже. До суток десять часов осталось.

— Голодные. Есть, наверное, хотят. Пищат-то как.

— Нельзя им. Вот как сутки сравняются — тогда пожалуйста. Дома поедят, на фермах.

Гружёные машины ушли. Костю позвали в инкубаторное помещений:

— Не поможешь укладывать яйца в лотки?

Он пошёл. Отчего не пойти, тем более если просят. И потом — интересно. Он ещё никогда не видел, как выводят цыплят в инкубаторах.

Работы было много, он не замечал, как летели часы. В обед птичницы накормили и его. Он не стал отказываться: бегать домой в такую даль — только время зря терять. А надо ещё таскать лотки на облучение кварцем, а потом закладывать в инкубаторы — шкафы, похожие на огромные холодильники. Только вместо холодильных агрегатов у них электропечи, которые автоматически поддерживают постоянную температуру: тридцать семь и четыре десятых градуса.

За день к нему так привыкли, что в конце рабочего дня, когда все расходились, оставив у инкубаторных шкафов одну только дежурную, сказали:

— Приходи завтра пораньше, парень. У нас сегодня мираж.

— Ладно, — кивнул он, позабыв даже спросить, что это такая за штука — мираж?

А потом, когда вспомнил, тоже не стал спрашивать. Зачем? Завтра он и так узнает.

Глеб встретил его шумно, весело:

— Прасковья Никитична, беглец нашёлся!.. Где ты пропадал, вьюноша?

Костя стянул сапоги, ноги гудели.

— Да так. На инкубаторе.

— Я знал! Вот знал, понимаешь! — Глеб покачал головой. — Чудик! Честное слово, за практику не засчитают, даже если они тебе и справку с сургучной печатью дадут. Не входит в программу, пойми ты! Так что зря стараешься, зря!

— Ну и пусть… Ветеринар приезжал?

— Приезжал и опять уехал. Анализы какие-то потащил. По-моему, эта свистопляска до конца недели, минимум.

— А ты что делал?