Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1
Шрифт:
— Вы не летчик? — спросила Таисия, думая о муже.
— К сожалению, кавалерист.
— Почему ж «к сожалению»? — спросила Чикильдина. — Вы же казак, а конь для казака дороже всего.
— Теоретически это, возможно, и так, — сказал Матюхин. — Что же касается моих вкусов, то я уважаю не коня, а машину. Если же говорить об авиации, то воздушная кавалерия у многих казаков вызывает законную зависть. Да и профессия военного летчика куда интереснее. Так что, любезные казачки, именно к сожалению, я не летчик.
— Я спросила вас не поэтому, —
— И казак?
— Казак.
— Вот видите, Ольга Алексеевна, вот это уже современный конник.
— Однако вы служите и в «несовременной» коннице, — сказала Чикильдина. — И по лицу вашему вижу — довольны.
— И служу, и доволен. Иду дорогой вашего брата.
— Ну, брата хлебом не корми, только дай ему коня с седлом, — радостно смеясь, сказала Чикильдина. — Кто-кто, а я Кондрата знаю. Вот еще не хватает там у вас моего отца. Этот спит и лошадей во сне видит.
— Есть у нас и такие, — сказал Матюхин, любуясь смеющимся лицом Чикильдиной. — Однако мне пора. Куда это запропастился ваш шофер?
— Куда вы спешите? Зинуша никогда не опоздает.
— Что передать брату?
— Привет. И еще: пусть заедет повидаться с родителями. Он же будет ездить по станицам?
— Нет, в станицах придется сидеть нам, вот таким майорам, как я. Но думаю, что и генерал не усидит на месте.
— А кто приедет в наш район? — опустив голову, спросила Чикильдина.
— Еще ничего не знаю.
— Приезжайте вы, — сказала она и поспешно добавила: — Мы вам поможем формировать полк. Казаки у нас чудесные.
— Если такие же, как казачки, — Матюхин улыбнулся и посмотрел на Таисию, которая о чем-то думала и не видела его взгляда. — Я бы рад к вам приехать, но… — он развел руками, — воля вашего брата, а моего генерала.
— А вы ему скажите, что я просила.
— Это можно было бы сказать, — все с той же открывающей зубы улыбкой говорил Матюхин, — если бы вы были, ну, командующим фронтом. А вот и Зинуша!
Зинуша робко вошла в комнату.
— Тетя Оля, машина у ворот.
— Отвези товарища майора на станцию, — сказала Чикильдина. — Да хорошенько прокати его по нашей мостовой, чтобы дорогу к нам не забыл.
— Лихачка? — смеясь спросил Матюхин. — Такую бы к нам в полк.
— Не лихачка, — пояснила Чикильдина, — а просто девушка смелая. Ей бы парнишкой быть. Ну, в добрый час!
Все вышли в кухню. Матюхин надел шинель, надвинул на густые брови кубанку, и лицо его стало еще темнее. Бурку сложил, как складывают блин, взял ее на руку, попрощался с Таисией и открыл дверь.
— Проводите, Ольга Алексеевна, — сказал он. — А то у вас тут темно.
— Таечка, я сейчас вернусь, — сказала Чикильдина и вышла следом за майором.
Машина еще долго стояла у калитки с потушенными фарами. Затем мотор загудел, лучи ударили в окна, и все стихло. Чикильдина вошла в комнату с взволнованным, разрумянившимся лицом, помолодевшая и веселая. Села рядом с Таисией, ласково посмотрела ей в глаза.
— Все
— Да так, все думаю, — ответила Таисия. — Вот увидела военного…
— Ну зачем же так печалиться? Ничего этим уже не поправишь. У меня вот тоже мужа не слышно еще с прошлого года.
— А этот майор… кто?
— Ты, наверное, бог знает что подумала! — Полное, с ямочками на щеках лицо Чикильдиной сделалось строгим. — Просто знакомый. Я их, этих знакомых, вообще избегаю. Но Матюхин какой-то особенный. В прошлом году перед эвакуацией я встретилась с ним в крае. Говорили о пустяках, я на второй день забыла о нем, а он оказался более памятливым. Прислал письмо, а вслед за письмом и сам явился. Он служит у брата. Кондрат приехал с фронта формировать казачью часть, ну и с ним офицеры. Наговорил брату бог знает что и вот приехал. — Чикильдина задумалась. — Что у него в голове, не знаю. Да и не дознавалась.
— И напрасно.
Глаза женщин встретились, и обе они улыбнулись.
— Правда, мне с ним приятно разговаривать. Когда он пол дня гостил у меня, мне было весело. Я этого не скрываю. Может, это потому, что он много рассказывал мне о брате, которого я не видела уже больше пяти лет. — Чикильдина задумалась, расстегивая высокий воротник платья. — Но узнавать, что у него на уме… вообще…
Таисия внимательно посмотрела на сестру, на ее белую шею, на высокую грудь, а сама думала: «Говори, говори… Только кого ж ты обманываешь? Все мы так — говорим одно, а думаем другое».
— Если бы ты, Таиса, знала, — говорила Чикильдина, — сколько он причинил мне хлопот по службе. Тут весна, время такое горячее, а тут гость приехал. — Она невесело засмеялась и стала машинально застегивать воротник. — Из-за него я сегодня не выехала в поле. Оставить неудобно, а сказать «уезжай, ты мешаешь» совестно. Нет, скажу тебе, при такой должности, как у меня, даже если захочешь кого полюбить, и то не сможешь. Времени не найдешь. Нелюбовная у меня профессия.
Желая переменить разговор, Чикильдина встала и сказала:
— Значит, ты решила ехать в Садовый? Твердо решила или как?
— Очень твердо. Даже со слезами.
— Ну, женские слезы большой твердости не имеют. — Чикильдина села и улыбнулась той приятной улыбкой, от которой у собеседницы сделалось легко на сердце. — Ну слушай, сестра, что я тебе буду наказывать. Документы о твоем назначении, кое-какую литературу ты получишь завтра. Жить будешь у родителей. Помогай Прасковье. Ты ее знаешь, женщина малограмотная. Все она делает не умом, а, как бы тебе сказать, чутьем, что ли. А чутье у нее хорошее. Работать тебе придется с людьми. Беседы, читки. Но знай, казачки не любят общих слов. Будешь беседовать — не взлетай высоко к небу, а старайся тянуться к земле. Ну это ты сумеешь. Кто бы туда тебя отвез? В Яман-Джалгу тебя завтра подвезет мой заместитель. Он туда едет. И завтра же я позвоню Краснобрыжеву, лошади у него есть — пусть пришлет подводу. А пока давай пить чай. Он у меня горячий.