Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 4
Шрифт:
— Гражданин Застрожный? — спросил милиционер.
— Так точно!
— Как вы сюда попали?
— Заблудился…
— В родной-то станице?
— Все тут как-то изменилось, — не узнать. Да еще ночь…
— Ну, вставайте, гражданин хороший. И запомните: нельзя самовольничать. Окна в пансионате, как известно, существуют не для того, чтобы из них выпрыгивать. Да и года у вас, вижу, не те, чтобы удаль свою показывать. А если бы разбились? Кто в ответе? На будущее, папаша, чтобы такое безобразие не повторялось.
Когда по пути в пансионат, крупно шагая, милиционер искоса взглянул на семенившего с ним рядом Евсея, в нем шевельнулась странная жалость к этому старому и забитому человеку. И в мелких, подпрыгивающих шагах Евсея, и в его поношенной старомодной казачьей одежонке, и в пугливых, постоянно слезящихся глазах жило что-то и смешное и унизительное.
— Дедусь, идите нормально. Не надо подпрыгивать.
— Ноги мои широко ступать не могут. Старые уже…
— А вы шагайте не широко, но спокойно.
— Буду стараться.
— Что, дедусь, или помирать приехали в родную станицу?
— Да, выходит, что так.
— Отчего там, на чужбине, так заплошали? — участливо спросил милиционер, сбавляя шаг. — Или плохо жилось?
— Жил так, как приходилось.
— Почему не разбогатели? Говорят, в Америке или Канаде это делается легко и просто. Каждый, кто пожелает, может стать богачом. А вы вернулись нищим.
— Не сумел нажить капитала.
— Может, золотишко прячете в потайных карманах? Или доллары?
— Оно, золотишко, меня чуралось. И доллары тоже.
— Что так?
— Помню, у нас в станице была такая ребячья игра: «мала куча без верха», — сказал Евсей, снова засеменив ногами. — Кидались, бывало, все в одну кучу, и кто оказывался наверху, тому было хорошо, а кто попадал на самый низ, тому приходилось туго… Вот и там, на чужбине, в моей жизни была эта самая «мала куча без верха», и я завсегда находился на самом дне. Все на меня наваливались, а я лежал да стонал…
— И все же чем занимались? Где работали?
— Батраковал. Поначалу в Германии, потом у французов, а все последние годы в Мексике. Гнул хребтину, здоровье изгубил…
— Как обходились там с языком?
— Кое-как по-ихнему калякал. Трудно было…
— Что думаете делать в станице?
— Про то, как буду жить и что делать, сам еще ничего не ведаю… Пятьдесят лет, почитай, не был дома. Не знаю, как я тут приживусь, — сказал Евсей и, боясь отстать, снова засеменил своими мелкими, подплясывающими шажками.
Глава 44
Над полями, над желтым простором жнивья — палящее солнце в зените.
Воздух горяч и недвижим.
Ни изорванных межами лоскутков полей, ни идиллических картинок с косарями и вязальщицами, — куда ни посмотри, всюду машины и машины. То повеет перегаром из выхлопных
На обочине шоссе в жарком мареве Щедров увидел всадника. Он держался поближе к кювету, ехал шагом, видимо боялся, как бы обгонявшие его грузовики не сбили ветром коня. На асфальте, где хозяйничали одни машины, всадник выглядел непривычно и старомодно. От его кубанки с вылинявшим верхом до натянутых стремян и болтавшейся сбоку шашки веяло далеким прошлым, и Щедрову казалось, что уже не было ни шоссе, ни грузовиков, а только этот одинокий воин, отбившись от своего отряда, маячил в жаркой степи.
— Кажется, Антон Силыч, — сказал Щедров, обращаясь к Ванцетти. — Точно, он!
— Кто же еще нынче красуется на коне? — с усмешкой заметил Ванцетти. — Только один Силыч. Остановимся?
— Непременно!
Ванцетти притормозил, свернул на край дороги и остановился как раз перед мордой старого и ко всему равнодушного коня. Все такой же сухопарый, в перекрещенной ремнями гимнастерке, Колыханов спешился и, придерживая левой рукой шашку, козырнул вышедшему из машины Щедрову, протянул руку с висевшей на кисти плеткой.
— Здорово, тезка! Вот уж не ждал повстречаться!
— Куда путь держишь, Силыч?
— У меня путь-дорога одна — приглядываю за качеством.
— Ну и как? Успешно?
— Поначалу потеря зерна у нас была. Теперь лучше. — Старик с гордостью добавил: — По моему совету Николай принял срочные меры! Ить без меня Николай и шагу ступить не может, чуть что, спрашивает, советуется: «Ну, как, Силыч, в этом вопросе? А как мы, Силыч, тут поступим?..» А зараз я был в своей, в школьной. Я же у них состою почетным бригадиром!
— Ну как молодежь? Тянется к земле? — заинтересованно спросил Щедров.
— Ничего, стараются. Старшие пареньки в этом году дажеть комбайн оседлали! Такие оказались смекалистые ребятки! А ты, тезка, в какую сторону?
— В Старо-Каланчевскую.
— Взял бы меня с собой. Хочется поглядеть, что у соседей. Как они там хозяйствуют?
— Поедем! А как же конь?
— Поскучает малость без меня. Отведу его в бригаду. Я мигом! Бригадный стан школьной тут близко, за этой ложбинкой.