Шрифт:
А.М.Горький
Семен Подъячев
Семён Павлович Подъячев - крестьянин Московской губернии, Дмитровского уезда. Ему теперь седьмой десяток лет, он живёт в деревне обычной мужицкой жизнью, которая так просто и страшно описана в его книгах. У него огородный надел земли, которую он сам обрабатывает, плохонькая избёнка, малограмотная жена - всё, как следует у настоящего мужика.
В 1902 году в "Русском богатстве" были напечатаны очерки "Мытарства (В работном доме)", подписанные новым именем - Семён Подъячев. Либеральная печать, рассматривая эти очерки как материал "обличительный", подняла шум, обрушилась на "отцов города"
Очень хорошо помню, что первое чтение этих новых очерков вызвало у меня впечатление не лестное для автора: так писали и пишут многие. Но отдел беллетристики "Русского богатства" редактировал В.Г.Короленко, его оценкам я верил, а очерки Подъячева были напечатаны "на первом месте", - этим редакторы подчеркивали значительность произведения, предлагаемого читателю.
Прочитав очерки ещё раз, я уловил в тоне рассказа Подъячева нечто напоминающее мне "Нравы московских закоулков" Воронова и Левитова писателей, которым были чужды сентиментализм и слащавость народопоклонников. А кроме этого, почуялось и ещё что-то от самого Подъячева, что-то почти неуловимое, но своеобразное.
Следя за его дальнейшими рассказами, я понял, что пишет их человек "простой", но чуткой души, горестно недоумевающий перед жизнью. Семён Подъячев рассказывал о деревне подлинно русским языком Московской области, не стараясь приукрашивать его чужими словами; рассказывал задумчиво, не громко и всегда как бы в тоне вопросов: "Разве это всё можно считать человеческой жизнью? Разве такими должны быть люди? Но разве в этих условиях могут они быть иными?"
Я тогда ещё не знал, что он "мужик", живёт в деревне, "крестьянствуя", что он очень беден, а однодеревенцы не любят его и смеются над ним за то, что он "пишет". В тихом тоне его рассказов я слышал странную беспощадность, в которой однако не чувствовалось жестокосердия. Рассказывая, как честный свидетель, он не берёт на себя роль судьи, но он суровее судьи в упрямой твёрдости, с которой изображает людей так, как видит и чувствует их. Он знает их, как мозоли на своей ладони труженика, как боль своих мускулов.
Подъячев написал и издал немало книг своих рассказов, продолжая жить так мучительно, как это изображено им во множестве произведений. Малограмотной жене, замученной работой, частыми родами, вознёю с детьми, чужд и непонятен муж, который по ночам, согнувшись в три погибели над столом, всё что-то пишет при тусклом свете керосиновой двадцатикопеечной лампы. Мужикам-однодоревенцам тоже непонятен и подозрителен этот человек, который и говорит и думает не так, как привыкли они. Впрочем, нет надобности рассказывать о жизни С.Подъячева, - он сам достаточно красноречиво говорит о ней.
Но вот какие мысли возбуждают его рассказы: лет пятьдесят почти все русские писатели усиленно и чувствительно изображали русского мужика как существо особого типа, которое прежде всего жаждет "божьей правды", а затем земли. Писали как о пьянице "с горя и с радости", о драчуне, для которого убить человека - пустое дело, а также как о "богоносце", призванном спасти мир неисчерпаемой силой веры в торжество правды. Жизнь деревни писатели рисовали мягкими, светлыми красками, искренно и громко восхищаясь простотою деревенского быта; указывали, что в этой простоте таится великая мудрость, что из деревни снизойдёт на город ясный свет истины. Говорили даже о "святости" деревенской жизни, указывая, что там надо учиться жить грешным и беспокойным людям, которые создали шумную, сложную, суетливую, распутную жизнь города и погибают, мучаются в ней, как в грязном аду. Многие восхищались способностью мужика "терпеть", - терпеливый человек весьма полезен для людей, одержимых нетерпеливой жаждой спокойной жизни.
Особенно восхвалял мудрость деревенской жизни и детски ясную простоту мужицкой души великий Л.Н.Толстой; подражая его убедительному голосу, так же говорили ещё многие, например, Эртель и другие, менее значительные писатели смешанного толстовско-народнического направления; они убеждали читателя в правильности своих взглядов на деревню не качеством сладчайших рассказов о ней, а количеством их; для этой группы писателей деревня была идолом, которому они искренно и непрерывно служили торжественную литургию умиления, восхищения и сострадания.
В этом хоре славословий тонула даже предостерегающая речь великолепного наблюдателя деревенской жизни и великого умника Глеба Успенского; но всё-таки, благодаря его влиянию, а также силе идей социал-демократии, отношение к мужику и деревне постепенно изменяется, переходя в начале девяностых годов в более критическое и вдумчивое отношение. Это отношение было встречено публикой и журналистикой не очень приветливо, ибо трудно поколебать устойчивость привычных взглядов и настроений идолопоклоннических.
В художественной литературе первый сказал о мужике новое и веское слово В.Г.Короленко в рассказе "Река играет", затем А.П.Чехов написал один за другим три замечательных рассказа: "Мужики", "Новая дача" и "В овраге", - его рассказы были приняты народнически верующей публикой враждебно, как хула на мужиков. Но вслед за Чеховым ещё более определённо отрицательно начал писать о деревне И.А.Бунин; его отношение к ней и к мужику особенно сурово в рассказах "Ночной разговор", "Сто восемь", "Захар Воробьёв" и в большой повести "Деревня".
Всего красноречивее и убедительнее в пользу правдивости и верности наблюдений Бунина и Чехова над жизнью деревни говорит сама деревня устами писателей-мужиков: подмосковного мужика Семёна Павловича Подъячева и орловского - Ивана Егоровича Вольнова, в книге которого "Юность" деревня окрашена ещё более мрачными красками, чем краски Бунина и Чехова.
Подъячеву и Вольнову надо верить: они сами деревенские люди, оба живут жизнью деревни и не могут не знать, не чувствовать её.
Тут возникает вопрос: почему же писатели-мужики так резко разошлись с Л.Н.Толстым и народниками в оценке деревни?
Несомненно, в деревне много грустной поэзии, она и увлекает нас по пути к ошибкам чувствительности, но неизмеримо значительнее и по существу и по объему проза деревни, её всё ещё животно-эпическая проза. Деревенские идиллии, которые так восхищали и умиляли "народников" всех толков и направлений, слишком мало заметны в сплошной драме будничной жизни крестьянина.
Косность деревни может быть побеждена только крупной промышленностью. Нужно создать чудовищное количество сельскохозяйственных машин, - только они убедят мужика, что собственность - цепь, которой он скован, как зверь, что она духовно не выгодна ему, что неразумный труд - не продуктивен и что только дисциплинированный наукой, облагороженный искусством разум может явиться честным вожаком по пути к свободе и счастью.