Семена прошлого
Шрифт:
— Ну что ж, — сказал Джори, начав снова накладывать мазки, заставляя их ложиться неровно, нарочито пестро, что иногда создавало прекрасный эффект. — Это все — Фоксворт Холл. Люди растворяются здесь и редко уезжают отсюда, попав сюда однажды.
— Но ваша жена уехала навсегда.
— Она — да, тем более, очевидно, она достойна уважения. Я не верил в ее способности.
— Вы говорите с такой горечью.
— Я не горький; я кислый, как маринад. Я вполне доволен своей жизнью. Я как бы вечно парю между Раем и Адом, в некоем чистилище, где ночами бродят призраки моего прошлого. Я слышу звон их цепей, и благодарен им, что они никогда не появляются наяву; а может быть, их просто отпугивает шелест колес моей каталки.
— Но почему вы остаетесь здесь, если это так? Джори резко обернулся к ней, упершись в нее взглядом потемневших глаз:
— Что, черт побери, держит вас около меня? Идите к своему любовнику. Может быть, вам нравится, когда с вами обращаются подобным образом… или, возможно, вы соберетесь с силами и улизнете из этого дома. Ведь вас здесь ничто не держит; вы не прикованы к этому месту, как цепями, воспоминаниями, мечтами, которые никогда не осуществились… Вы и не Фоксворт, и не Шеффилд. К Холлу вас ничто не привязывает.
— Отчего вы так его ненавидите?
— Отчего вы не ненавидите его?
— Иногда ненавижу.
— Тогда поверьте своему чувству и бегите отсюда, пока вы не превратились в одного из нас.
— А как будете жить вы?
Джори подкатил свое кресло к краю цветочных клумб и взглянул на дальние горы.
— Когда-то я жил балетом и ни о чем больше не помышлял. Теперь, когда я не могу танцевать, я должен свыкнуться с мыслью, что ни для кого не представляю интереса. Поэтому мое место — здесь. Я принадлежу ему более, чем любому другому.
— Как вы можете говорить это? Разве вы не верите, что ваша жизнь нужна вашим родителям, сестре, наконец, вашим детям?
— Это смешно: они в действительности не нуждаются во мне. У родителей есть каждый из них. У детей есть мои родители. У Барта — вы. У Синди — карьера актрисы. Я странным образом выпадаю из этой цепи взаимосвязей.
Тони встала, подошла к нему и начала массировать ему шею.
— Спина все еще беспокоит вас по ночам?
— Нет, — хрипло и отрывисто сказал он. Но это была неправда, и я знала это.
Я продолжала состригать розы, спрятанная за кустами, надеясь, что они меня не видят.
— Если она заболит, позовите меня, я сделаю вам массаж.
Джори с бешеной силой развернул свое кресло, так что Тони вынуждена была отпрыгнуть, чтобы не быть сбитой.
— Мне поневоле сдается, что, потерпев неудачу с одним братом, вы взялись за второго, паралитика. Уж он-то не сможет устоять перед вашими чарами, подумали вы, верно. Спасибо, но впрочем, благодарить не за что. Мать вполне сможет помассировать мою больную спину.
Она отвернулась и медленно пошла прочь, дважды еще оглянувшись. Но, оглядываясь, она не рассмотрела, каким взглядом он провожал ее. Она закрыла за собой дверь дома. А я уронила розы и села на траву. Передо мною близнецы в отдалении играли «в церковь». Как и в детстве моих сыновей, мы следовали инструкциям Криса по увеличению обиходного словаря детей, каждый день давая им для усвоения ряд слов. Метод чудесно себя оправдывал.
— И Бог сказал Еве: иди отсюда и не приходи, — детский голосок Дэррена звучал смешливо и лукаво.
Я посмотрела на них попристальнее.
Оба сняли свои песочники и белые сандалии, и Дайдр уже прилепила листочек на крошечный мужской орган брата. Затем она озадаченно посмотрела на то, что находилось на этом месте у нее.
— Дэррен, а что такое грех? — спросила она.
— Это когда убегаешь, чего-нибудь наделавши, — отвечал ей брат. — Плохо только, когда босые ноги…
Они оба хихикнули и, увидев меня, побежали навстречу. Я поймала их и держала их теплые, милые голые тельца, осыпая их мордашки поцелуями.
— Вы ели что-нибудь на завтрак?
— Да, бабушка. Тони дала нам грейпфрут… фу, он невкусный. Мы все съели, кроме яиц… Мы не любим яйца.
Первой и более бойко всегда говорила Дайдр; так же было и с Кэрри, которая всегда была «голосом» Кори.
— Мама… ты была здесь? — спросил смущенно Джори. Поднявшись с травы, я с детьми на руках пошла к Джори.
— Я утром смотрела, как Тони учит детей плавать, потом попросила ее сходить к тебе и сделать массаж. Знаешь, твои дети чудесно справляются в воде. Они с такой уверенностью бьют ручонками, и у них уже кое-что получается. А отчего ты не присоединился к нам этим утром?
— Почему ты пряталась сейчас, мама?
— Я просто стригла розы, Джори. Ты же знаешь, я делаю это каждое утро. Чтобы придать дому уют, я каждое утро ставлю в каждой комнате свежие розы… — И я игриво заложила красную розу ему за ухо. Он раздраженно вырвал ее у меня, но не выбросил, а сунул в вазу с маргаритками, которые принесла Тони.
— Ты слышала нас с Тони?
— Джори, когда на дворе кончается август, я ценю каждый момент, чтобы сделать что-нибудь в саду. И просто люблю бродить. Когда воздух напоен дыханием роз, мне кажется, что я в Раю или в саду Пола. Да, у него был самый прекрасный сад, какой только довелось мне видеть. Но у него был строго научный подход: он разделил сад на секции, среди которых была японская, итальянская, английский парк…
— Я все это уже слышал! — нетерпеливо бросил он. — Я спросил, слышала ли ты наш разговор?
— Да, по правде говоря, я услышала много любопытного; а когда могла, даже подглядывала за вами из-за роз.
Он нахмурился в точности как Барт. Я спустила с рук малышей и, шлепнув их слегка по голым задочкам, велела им найти Тони, чтобы та их одела. Они поскакали от меня, как две куколки-голышки.
Я уселась, чтобы улыбнуться в ответ хмурому выражению лица Джори. Когда Джори злился, он становился похожим на Барта.