Семейная хроника
Шрифт:
После обеда прибывала почта, просматривались газеты, обсуждались политические новости. Бабушка получала «Новое время», а мама – «Русское слово». По вечерам иногда собирались у крыльца аладинские или нетесовские крестьяне (так называемое «общество»), и бабушка вела с ними какие-то хозяйственные разговоры, в конце которых обычно появлялись четверть водки и чарочка.
Бабушка любила беседы со стариками, знавшими ее отца и теток – они ей напоминали «доброе старое время». Однажды, когда нетесовский Мишка-кузнец забрел во двор с гармоникой в руках (этот инструмент был под строгим запретом в усадьбе) и запел во все горло: «Ах ты, гой еси, матушка Александра Петровна, уж как я тебя люблю!» – ему за это «гой еси» простили нарушение правил
Вечером взрослые сидели на балконе, где было прохладно и пахло цветущим на клумбах табаком, мы же бегали по двору, играя в палочку-выручалочку.
Такой порядок дня нарушался редко. Старшие представители семьи довольствовались обществом друг друга и легко обходились без визитов деревенских соседей, зато дети (во всяком случае я) приходили в восторг, заслышав бубенцы приближающейся тройки. Чаще других нас посещали наши ближайшие соседи Запольские, именье которых, Радождево, находилось в семи верстах от Аладина по направлению к Сухиничам. По своему месторасположению Радождево не было живописным, усадьба стояла в низине, но неотъемлемыми его качествами были обширный яблоневый сад, большой, обсаженный ракитами пруд, извилистая, изобилующая раками речка, грядки с клубникой и та большая свобода, которой там пользовались дети (по сравнению с Аладиным).
В XIX веке Радождево принадлежало отставному военному Александру Павловичу Запольскому, женатому вторым браком на Прасковье Алексеевне Бибиковой. Семья Бибиковых владела сравнительно крупным (по масштабам Калужской губернии) поместьем при селе Попелеве, в другом конце уезда, которое перешло к старшей дочери Бибиковых Александре Алексеевне, бывшей замужем за Василием Владимировичем Воейковым. В описываемое мною время старика Запольского уже не было в живых. Сильно заложенное Радождево унаследовал его сын от первого брака Николай Александрович, наш земский начальник, человек очень симпатичный и столь же беззаботный, а находящееся близ Козельска Попелево было куплено у разорившегося Воейкова князем Алексеем Алексеевичем Вяземским.
Слыша, что Радождево два раза в год систематически назначается на торги за неуплату процентов в Дворянский банк, дедушка укоризненно качал головой и удивлялся легкомыслию Запольского. Однако, может быть, потому, что последний принадлежал к тем незлобивым птицам небесным, которые не пекутся о завтрашнем дне, судьба его хранила: всегда находились люди, которые его выручали в последнюю минуту, и Радождево уцелело до 1915 года, когда было благополучно продано полковнику Кирьякову.
В бытность свою на военной службе в Харькове, Николай Александрович женился на вдове своего однополчанина, носившей не легко произносимую польскую фамилию Вржец. Поселившись в Радождеве, Мария Аркадьевна быстро привыкла к деревенской жизни, стала хорошей хозяйкой, целый день наводила в доме чистоту, лишь изредка вспоминая родную Хохляндию, вечера в Харьковском офицерском собрании и то, как ловко она умела отваживать местных донжуанов. Бабушке особенно нравился один ее рассказ: «Иду это я с двумя приятельницами по улице. Стоят два офицера и бросают нам вслед: „Три грации!“, а я не задумываясь: „Два дурака!“»
Дочь Марии Аркадьевны от первого брака, Валя Вржец, по окончании Николаевского института должна была поступить учительницей в Радождевскую церковно-приходскую школу, так как получаемая ею за отца незначительная пенсия никак не могла покрыть ее бюджета и не давала возможности хотя бы изредка выписывать какой-нибудь соблазнительный предмет из отдела дамских мод каталога фирмы «Мюр и Мерелиз». Несмотря на большую разницу лет, между мною и Валей существовал какой-то антагонизм – меня раздражали и ее претенциозный тон, и ее гортанное произношение буквы «г», и, главным образом, начальственный тон в отношении младших сестер – моих приятельниц.
Однажды (это было в начале 1907 года), вернувшись с уездного земского собрания, Николай Александрович Запольский сказал, что определил свою падчерицу в гувернантки к младшим детям княгини Марии Владимировны Вяземской и ей предстоит переехать в имение Отрада в десяти верстах от Козельска. Уже давно наше любопытство возбуждала неведомая нам веселая богемная жизнь, которая шла в окрестностях этого города. Молва доносила до Аладина имя неотразимой княгини Марии Владимировны, урожденной Блохиной, прозванной Захват, потому что к ее ногам поочередно слагали сердца все окрестные помещики, по странной случайности носившие как на подбор имя Алексей (князь Алексей Алексеевич Вяземский, князь Алексей Дмитриевич Оболенский, Алексей Николаевич Домогацкий, Алексей Николаевич Ергольский).
И вот в эту запретную для нас зону должна была проникнуть Валя. Мы надеялись, что край завесы приоткроется и мы узнаем что-нибудь интересное. (Под словом «мы» я подразумеваю себя, девочек Запольских и отчасти двоюродного брата Сережу.) К семье Вяземских я вернусь позднее, а сейчас скажу несколько слов о своих радождевских приятельницах, главным образом о старшей из них – Ляле (Ольге), с которой меня связывает многолетняя дружба.
В описываемое мною время она напоминала годовалого жеребенка-стригуна – худенькая, голенастая, резкая в движениях. Глаза у Ляли были серые, с темными кругами, прямой нос и яркие губы на бледном лице. Она была молчалива, может быть, немного упряма. Поверхностные наблюдатели, вроде аладинских взрослых, называли ее «рыбой», но я с ними не соглашалась и даже в очень юные годы признавала в Ляле лежавшие «в потенциале» сильные черты благородства и прямоты. Катя Запольская – милая, веселая, похожая на китаяночку девочка, была года на четыре моложе нас, но неизменно принимала участие в наших предприятиях, увлечениях и спорах.
Дядя Коля Шереметев был связан с Николаем Александровичем охотничьей дружбой. В десяти верстах от Аладина по берегам Жиздры тянулись обширные леса, принадлежавшие Розалии Ивановне фон Шлиппе, урожденной Фальц-Фейн. Леса эти изобиловали озерами и юго-западным своим краем сливались с так называемыми Брынскими лесами. Вот в эти-то места часто устремлялись дядя Коля, Запольский, радождевский садовник Кирилл и аладинский садовник Гаврила в сопровождении собак Альфы и Дьянки.
Дядя Коля особенно любил осеннюю охоту на рябчиков с пищиком и на тетеревов. Добросовестно исходив десятки верст, охотники устраивали привал в сторожке какого-нибудь лесного сторожа (сторожа эти носили на западноевропейский манер каскетки с инициалами РФШ и называли хозяйку, которой никогда не видали, «Лазорь Ивановна»).
На привалах открывались корзинки с провизией, откупоривались охотничьи фляги и начинались удивительные рассказы радождевского Кирилла, великого мастера новеллы (его рассказ «О бесстрашном дворянине» опубликован, со слов дяди Коли, Николаем Васильевичем Давыдовым в книге воспоминаний).
Отправляя дядю Колю на охоту, мама строго контролировала содержание его фляжки, но упускала из виду, что во всяком населенном пункте имеется предприимчивая шинкарка, при содействии которой «брынские стрелки» могли удвоить выданную им дома дозу.
Однажды (это было, кажется, летом 1904 года) Николай Александрович привез в Аладино своего крестника, сына своего друга Сергея Николаевича Аксакова – Бориса, который должен был принять участие в охоте. Борис Аксаков в то время был кадетом старшего класса 2-го кадетского корпуса. Это был складный юноша лет восемнадцати с продолговатым лицом, умными глазами и маленьким ртом. Про него было известно, что он прекрасно учится и «подает большие надежды».
Позавтракав в Аладине, охотники уехали, и Борис Аксаков исчез из моего поля зрения до 1906 года. Через Запольских доходили слухи, что он вышел в Павловское юнкерское училище, как первый ученик получил нашивки фельдфебеля, но перед самыми выпускными экзаменами заболел тяжелой формой тифа, задержавшей его выпуск на целый год.