Семейная хроника
Шрифт:
Я разозлился, и мы подрались. Арриго в кровь разбил мне нос. На следующий день у меня поднялась температура: я заболел корью. Чтобы мне было поудобнее, меня положили на мамину кровать. Потом рассказывали, что в жару я говорил о тебе и о маме.
7
Жена твоего покровителя провожала нас до ворот Сан-Леонардо, на которых изваяны святой Георгий и дракон. Выше на горе виднеется форт, откуда в полдень дают пушечный выстрел. По пути нам встречались разные люди, в зависимости от времени года. Крестьянин, сидя верхом на каменной ограде, обрезал оливковые деревья и снимал шляпу, кланяясь синьоре; молодой испольщик, развозивший молоко городским
Однажды какой-то паренек крикнул:
– Старая ведьма!
Я хихикнул. Бабушка размахнулась, чтобы закатить мне затрещину, но я вовремя увернулся и заметил, что бабушка сделала это только для вида: лицо ее было необычно веселым.
– Хамье! – повторяла синьора.
В таких случаях я торжествовал, и бабушка тоже; насколько я мог понять, ей, как и мне, синьора была противна. Она вечно твердила одно и то же, без конца рассказывая, как произошла твоя встреча с бароном.
– Это все я устроила, – заявляла она и неизменно прибавляла: – Кто бы мог подумать!
Она говорила, что ее муж все больше привязывается к тебе, а это никуда не годится; не потому, что ты этого не заслуживаешь, но ведь в конце концов ты не его сын. Если твой отец уже вылечился от ранений и нашел работу, то почему он не берет тебя? Чего он ждет?
Она говорила это смеясь и показывая свои большие лошадиные зубы.
– Похоже, вам не очень-то хочется забрать его, а? – Тут ее улыбка становилась почти искренней, и она прибавляла: – Не думайте об этом, не беспокойтесь. Пусть ребенок пока остается, ему здесь хорошо.
Волосы у нее были совсем седые, шла она медленно, тяжело дыша и опираясь на черную палку с серебряным набалдашником в виде собачьей морды. Бабушка смиренно отвечала:
– так это синьор супруг ваш не хочет отдавать нам ребенка. Он, может быть, мучается, ребенок-то, ведь мы можем забрать его и насильно?
– О нет, не мучается, можете быть спокойны, нисколько не мучается… – отвечала синьора, заливаясь смехом и кашляя.
Однажды она сказала:
– Конечно, ребенку повезло, что у него умерла мать. Бабушка вспыхнула.
– Не говорите этого даже в шутку, – ответила она. – Как воспитали этого, – и она приподняла мою руку, которую держала в своей, – сумели оы вырастить и второго.
Ей еле удалось добавить: «До свидания». Слова застревали у нее в горле.
Спускаясь по склону Маньоли, она плакала, не разжимая губ. На Старом мосту я спросил бабушку:
– Где он у нас будет спать?
Прошел уже год, ты носил юбочку, волосы у тебя были кудрявые, а глаза голубее прежнего, совсем небесные.
8
Тебя назвали Данте, в честь дяди, твоего крестного. (В день крестин дядя подарил тебе двенадцать игрушечных яиц в коробочке, и каждое было обернуто бумажкой в десять лир.) Но имя Данте не понравилось твоему покровителю. Бабушка никак не могла
– Теперь ребенка зовут Ферруччо. Данте – вульгарное имя.
Наша старушка краснела, щекотала тебя под подбородком, качала головой и смеялась, чтоб рассмешить и тебя. Ты отвечал на ее ласковые гримасы. И нянька неизменно находила, что ты удивительно похож: на бабушку.
Теперь тебе был год; ты называл твоего покровителя папой, его жену мамой, а няньку татой. Во время наших посещений ты нередко являлся в кухню на собственных ножонках, шагая или в колечке, или на помочах, поддерживаемый одной из горничных, к которой ты особенно привязался. Ты всегда просился к ней на руки, и если ей приходилось уйти из кухни по своим делам, ты плакал и лепетал ей вслед:
– Дида, Дида…
Тебе совали в руки игрушки, изо всех сил пытались отвлечь тебя, но не давали тебе есть, потому что еще не пришло время. Лица няньки, синьоры и даже твоего покровителя выражали отчаяние. Ведь у барона гости к вечернему чаю, и твоего голоса не должно быть слышно; вообще ни один голос не должен доноситься из комнат прислуги. Бабушка волновалась больше всех. Однажды, страстно желая быть полезной и успокоить тебя, она сняла со стены кастрюльку и постучала о донышко дверным ключом. Синьора вырвала кастрюльку и грубо толкнула бабушку; бедняга упала на стул; она до конца своих дней не забыла этого случая.
Если через несколько минут ты не переставал плакать, нянька уносила тебя. Ты успокаивался только после того, как возвращалась Дида. Она входила, шепча «тсс…» и предостерегающе помахивая рукой, словно какой-нибудь тяжелобольной лежал в соседней комнате. Ее спрашивали, был ли твой плач слышен в зале. Получив утвердительный ответ, твой покровитель уходил. Бабушка начинала извинятьсяг как будто сама провинилась; Дида ее успокаивала. У Диды было приятное лицо, лукавые глаза и какое-то прирожденное изящество во всем облике, несмотря на ее деревенскую речь. Она, как и нянька, была мне симпатична. Ведь это она угощала меня сухариками с маслом и апельсиновым вареньем, а иногда и чашкой вкусного холодного шоколада. Создавалось впечатление, что распоряжается всем она; синьора всегда продолжала сидеть у стола в усталой, скучающей позе.
9
Шел тысяча девятьсот двадцатый год; день за днем ты все больше становился пленником привязанностей, обычаев, привычек – хотя с годами привязанности и привычки менялись, – пока наконец не очутился в самой настоящей тюрьме. Тебя избавила от нее смерть, если только смерть приносит свободу, а не вечное заключение.
Однажды, в этом самом тысяча девятьсот двадцатом году, когда тебе было восемнадцать месяцев, была сделана попытка изменить твою судьбу. Отец женился вторично и решил взять тебя в свою новую семью. После весьма бурного объяснения с твоим покровителем ему удалось забрать тебя с Виллы Росса и принести к себе в дом, где жили простые люди. В этом доме до трех часов дня от солнца некуда было спастись; в сад выходило только одно окно. Прежде чем тебя принести, отец заранее купил детский стульчик.
Я жил тогда с дедушкой и бабушкой и пришел повидать тебя. Моя детская душа была полна озлобления. Ведь это по твоей вине пришлось мне терпеть присутствие мачехи, которую я ненавидел, как и все, что было «против мамы». Мачеха была молодая женщина, маленькая и толстая, с нежной розовой кожей; она изо всех сил старалась мне понравиться.
И вот я пришел повидать тебя. Уже два дня, как ты жил в отцовском доме и стал румяный, как яблочко. Когда входила мачеха, ты радостно хлопал в ладоши, чего не делал даже ради Диды. Отец научил тебя нескольким словам; «фасоль», «попка». Ты повторял: