Семейная кухня (сборник)
Шрифт:
Варжетхан произносила по-осетински фразу, которую можно было перевести так: «Руки тебе оторвать надо за такие пироги».
Варжетхан пекла пироги в маленькой кухоньке, на заставленном банками столе. Она рукой отодвигала их в сторону, «отгребая» себе маленькое пространство. Вода, масло, соль и мука – тесто получалось воздушное, мягкое. Она отщипывала для меня кусочек – чтобы я тоже сделала лепешечку. Я смотрела, как она снимает с каждого пальца оставшееся тесто, делает аккуратный колобочек, закрывает тряпкой кастрюлю, и
– Кишок паварот будет, – говорила мне Варжетхан.
А я не могла понять, кто такой «кишок» и куда он повернет.
Начинку она делала в большой кастрюле. Только в ней. Никогда в другой.
Наступал черед раскатки теста. Варжетхан разминала его руками, тремя пальцами руки. Скалки у нее никогда не было. Была, правда, палка, которой она раскатывала тонкие листы для домашней лапши, но скалки не было.
Руки Варжетхан смазывала подсолнечным маслом, а мукой не посыпала стол, как делала бабушка. Брала щепотку и краем ладони отодвигала лишнее. В конце у нее получался аккуратный бортик из муки.
Из кастрюли доставалась начинка – до последней капельки. Указательным пальцем Варжетхан водила по стенками и что-то шептала.
Однажды, когда бабушка предприняла очередную попытку испечь пирог под присмотром Варжетхан, у них случился скандал. Бабушка бросила в мойку кастрюлю с остатками начинки.
Варжетхан стукнула палкой по полу.
– Что опять не так? – ахнула бабушка.
– Это ты свое здоровье и деньги бросила, все в кастрюле оставила, – сказала ей по-осетински подруга.
– Ой, ну не буду я, как ты, вымазывать пальцем. А здоровья у меня и так нет, и денег не будет. Ты же умная женщина, что за предрассудки? – ответила ей бабушка по-русски.
Они всегда так общались: одна говорила по-осетински, другая отвечала по-русски, и отлично друг друга понимали.
А я тогда поверила, что на дне кастрюли, в остатках начинки, хранятся здоровье и благополучие. И до сих пор, как Варжетхан, вымазываю кастрюлю указательным пальцем до последней крошки.
Что такое голод, знали и бабушка, и Варжетхан, и мама. Нельзя было не доесть и оставить кусок на тарелке. Не дай бог выбросить.
– Он за тобой ночью будет гоняться, – пугала меня бабушка. От нее я запомнила присказку: «Хочешь кушать – ложись спать». И совет: если голодная – попей водички. Бабушкино поколение так выживало, мое так худеет.
Мне Варжетхан доверяла сделать последний штрих – кусочком сливочного масла смазать пирог и обязательно по краям, а оставшийся кусочек утопить в серединке.
В общем, слух о том, что к бабушке при-ехала внучка из концлагеря, достиг самых дальних домов деревни. И в каждом доме, куда я забегала к подружкам, меня встречала цокающая языком бабушка или мама.
– Ой, какая дэвочка, – качали головой женщины, – замуж не выйдешь, муж о твои кости колоца будет, и ему будет нэприятно. А будешь толстой, будет приятно.
Меня сажали за стол и начинали кормить. Пирогами. Чтобы в каком-то доме не было пирога – такого не случалось. И обязательно с картошкой или с мясом. И только однажды мне достался пирог с ботвой. Мама моей подружки чуть не плакала, что накормила «дэвочку» «травой». А когда я попросила еще один кусок, она разрыдалась уже в голос – то ли от собственного позора, то ли от жалости ко мне.
Румяные пироги с аккуратной дырочкой посередине, из которой выглядывала начинка, нежно-золотистые… Это вкус моего детства.
Бабушка, бросив печь пироги, вернулась к пышкам. Пышки она пекла вместо хлеба, в большой сковороде, почти доверху залитой шкворчащим маслом. Две пышки – и неделю можно не есть. Сверху она их посыпала «песком» – «сахар» никто не говорил, только «песок». Покупался он мешками, чтобы хватило и на варенье, и на компоты.
Почему-то бабушка считала, что пышки нужно давать на завтрак и на ночь.
Через два месяца приехала мама. Мы с бабушкой встречали ее на вокзале. Бабушка была в нарядном платье, застегнутом от волнения не на ту пуговицу.
Волнение было понятно – мама приезжала с инспекцией: посмотреть на меня и сказать все, что она думает. Бабушка была настроена решительно и даже воинственно.
– Ладно, лучшая защита – это нападение, – сказала она, когда мы шли на вокзал.
Я тоже готовилась к встрече с мамой. Бабушка даже разрешила закипятить бигуди – такие палочки, которые нужно было бросать в ковшик и потом накручивать. Я очень хотела быть с кудрями и всю ночь лежала без сна, представляя, какая я буду красавица и как удивится мама.
Поезд все никак не подходил, и я убежала в магазин за халвой. Там была очередь, и момент, когда мама выходила из вагона, я пропустила.
Бабушка маму не узнала. Она была в новом модном сарафане, сильно утянутом в области груди. Так утянутом, что грудь наполовину вываливалась. К тому же сарафан был короткий – по колено.
– Кто это? – спросила воинственно бабушка, тыча пальцем в маму.
– Это я, – ответила мама.
– Нет, это не моя дочь. Это… какая-то… падшая женщина! – нашла наконец подходящие слова бабушка.
На самом деле у нее на языке вертелись совсем другие слова, но она хотела сказать самые обидные и самые точные, поэтому выразилась литературно.
– Я с тобой голой не пойду! – заявила бабушка и уперла руки в боки.
– А у тебя пуговицы не так застегнуты, – ответила мама. – И вообще, где Маша?
– Перед ребенком бы постыдилась! Она в магазин ушла за халвой. Сейчас прибежит. Давай открывай чемодан и переодевайся, пока никто не видит.
– Мама, я взрослая женщина! Не буду я переодеваться! Пойдем за Машкой.