Семейная педагогика

Азаров Юрий Петрович

А каков путь к гармонии всевозможных отношений, образующих личность? Каким образом отношение к самому себе (самосознание) влияет на отношение к другим: к близким, родным, товарищам, учителям, обществу?

На развилке педагогического эталона и отклонения от нормы возникают порой самые неожиданные вопросы. Да и сама по себе идеальная норма заключает самодвижение, обусловленное ростом ребенка. В этом непрерывном движении что-то отрицается, что-то изменяется. Такие отрицания могут проходить болезненно, сопровождаться своего рода кризисами, нравственными потрясениями, страданиями.

Конечно, знание тонкостей педагогического дела должно избавлять от неоправданных коллизий, точнее, придавать им ход разумного разрешения конфликтов.

Но и это не просто. Особенно если имеешь дело с подростками старшего возраста, где в любом увлечении, в любом занятии могут неожиданно высветиться и характеры детей, и их мировоззрение, и такие сложные

нравственные образования, как долг, совесть, понятие счастья. А острота переживаний в старшем возрасте приобретает иные, порой более скрытые формы и обнаруживается не столь очевидно, как в младшем. Все это создает много проблем и вопросов, на которые ищут ответ родители.

Попытаемся услышать подростка, всмотреться в противоречивый мир его нравственного становления. Думается, что в работе с подростками старшего возраста, в частности, у воспитателя, должно быть больше гибкости, больше педагогического искусства, чем в работе с детьми младшего возраста.

2. Взросление – это и болезнь, и выздоровление, это, когда все по краю, у самой бездны. Это и жизнь, и смерть – родители должны быть постоянно начеку!

Последние школьные годы.

Физическая и духовная акселерация.

Напряженный поиск себя.

Нетерпение. Все узнать. Определить.

Разочарования.

Первые свидания. Растерянность.

Неожиданные двойки.

Размышления. Споры.

Настольная лампа, 10, 11, 12 часов, второй час, третий час и будильник на семь утра!

Напряженная нервно-кривая линия роста современного подростка.

Ранний подростковый возраст – самый непонятный и самый сложный.

Если вашей дочери минуло двенадцать лет, знайте, что вы имеете дело не просто с ребенком, а с маленькой женщиной. Она не торопится еще заявить о себе, но она уже вобрала в себя все тонкости поведения женщины: легкую расчетливость, изящную слабость, некоторую коварность, общительность и умение (ни за что!) не выдать тайну. Необыкновенное единство (в чем-то, но далеко не во всем) с мамой: общие взгляды вкусы, привязанности. И некоторые расхождения с отцом. Некоторое пренебрежительное отношение к этому странному мужскому полу, неприспособленному, неуправляемому… И вместе с тем тяга и стремление не властвовать, а чисто по-женски привязать к себе этот противоположный пол, расположить. Пусть они говорят свои глупости, пусть упиваются собой, пусть кичатся своей силой, ловкостью! Кстати, как досадно, что мужчины стали столь много времени уделять джинсам, рубашкам, прическам. И как мало стало настоящих людей, это бесконечно повторяет мама, которые смогли бы беззаветно любить, пойти во имя чего-то на лишения и жертвы. Это совсем не так, решает дочь. Как хочется, чтобы рядом был тот, кто тебя поймет, чтобы шел этот задиристый подросток рядом. Чтобы он вздыхал рядом. Чтобы можно было ему доверить самое сокровенное, в чем-то помочь, пожалеть.

Если вашей девочке минуло двенадцать лет и в ней ни разу не вспыхнуло (пусть крошечное) светлое, радостное чувство от встречи с другим человеком, – это такая же беда, как и плохие отметки в журнале.

Так называемое освоение социального опыта у девочек проходит преимущественно в русле их эмоционального развития. Именно поэтому класс, в котором учится ваша двенадцатилетняя дочь, кипит от выяснения отношений. Борьба за лидерство идет не только между звездами, но и в среде непопулярных. Кто кому как сказал, кто кого пригласил пройтись по коридору, кто первый заговорил и кто предал навсегда («пришла новенькая в класс – и подруга с ней, а не со мной, пошла в буфет!») – все это возводится в ранг событий первейшей важности.

Именно в эти годы зреет женственность. Филигранную утонченность приобретают интонации, в которых можно уловить самый разный подтекст (десятки оттенков понятны подружкам – и ни один не доступен взрослым). Все идет в ход – полуулыбки, полукивки, полунамеки. Четверть тона, три четверти тона в слове «нет» и еще больше в слове «да».

Ну а мальчишки в 12–13 лет? Они – мужчины? Вот уж нет! Их совсем по-иному занимает проблема человека в эти годы. Выяснение отношений? На это бесплодно-скучное, с их точки зрения, занятие нет смысла тратить время. И чего так мечутся девчонки, галдят как сороки: этот так сказал, а тот эдак сказал! Ну и что – кто как сказал? Разве слова можно потрогать, запаять, завинтить?

Нет, у мальчишек свой ажиотаж. Предметный. Реальный. Весомый. Их влечет мир вещей, животных, камней, минералов, токов, полимеров, транзисторов. Все, чем можно измерить этот мир: разбить, разогнуть, расплавить – молоток, плоскогубцы, тиски, паяльник, огонь. Жизнь собак, змей, носорогов, лемуров. Визг и крик, шипение, лай, кудахтанье – все это формы познания мира одухотворенности живого…

И спорт: лыжи, футбол, хоккей, коньки, борьба.

И проба сил: «Я ему так дал!» «Если ты еще раз полезешь – схватишь…»

И ожидание: «Эх, скорее бы вырасти да на Луну слетать!» «Кончить бы восьмой класс и податься в экспедицию с геологами»…

И зароки: «Когда вырасту, ни за что на своих детей орать не буду!»

А как они относятся к «ажурным плетениям» своих юных однолеток-подруг? Чем-то привлекает их загадочность – чем? Понять, а тем более выразить словами – невозможно. Да, конечно, с девчонками здорово у костра, в походе, да и на перемене или на уроке хочется переброситься словом, хорошо бы в кино сходить!..

Но есть какая-то благоговейная нейтральная полоса, которую почему-то никто не решается переступить: здесь – мальчики, там – девочки, и вдруг резкая выходка, помчался сломя голову, толкнул, дернул. И возмущение девчонок: «Ненормальный!» И только кажущаяся разобщенность. Они неразлучны в мыслях, поступках. Они неразлучны и тогда, когда их разделяют стены и расстояния.

3. Заботьтесь о том, чтобы у ребенка были яркие и прекрасные мгновения – они-то и воспитывают. И если они связаны с собственным трудом, с раскованностью душевных сил – тогда им нет цены! Эти мгновения творят Личность, Семьянина, Гражданина!

Взрослые знают только одно: по какому предмету спрашивали? Что поставили? Замечания были? (Не было.) И еще удар – покажи дневник! (Дневник – это камень на шее, это доносчик в собственном портфеле.)

А отец медленно читает замечания в дневнике: опоздал на второй урок, снова играл в футбол, явился на ботанику мокрый от пота, весь в грязи… И сидит мальчишка, как подсудимый. Он, гордость футбольной команды. Ах, какой он забил гол тогда, перед вторым уроком! Да за этот гол он бы согласился и на двадцать записей в дневнике. Он один пробился через защиту. И сам, с ходу, в угол! И ребята бросились обнимать. Да разве такое часто бывает? И понимает ли отец, что этот удар многое решил в его судьбе? В его отношениях с ребятами… Нет, другие заботы у мальчишек.

Но есть у девчонок и мальчишек нечто общее – это поэтическое состояние души, эта удивительная одухотворенность порывов. Если взрослый не постарается понять этой прекрасной детской поэтичности, если не сделает своей союзницей, ни о каком нравственном влиянии говорить не придется.

В двенадцать лет всплески душевной раскованности преобладают преимущественно в игре. Надо вносить эту духовную взволнованность в сферу занятий, учебы, общественной деятельности.

После того как вам удалось сделать союзницей поэтическую приподнятость ребенка и вы разделили все его восторги по поводу собак, носорогов, полимеров, бизонов, черепах, транзисторов, пенальти, – вы должны найти момент и предложить ему свою помощь. Там и тогда, где и когда она необходима.

Например, если у ребенка тройка по какому-либо предмету, он на уроке не может чувствовать себя спокойно. Он лишается радости учения. Его урок делится на две части. Первую часть он скован страхом: как бы не спросили, а вторую – он отходит от страха, расковывается и поэтому, разумеется, не слушает. Ждет перерыва, ибо перемена – это для большинства настоящая жизнь! Десять минут удивительной свободы, счастья, света, полная грудь воздуха – весь мир в твоей власти.

4. Приохотить к умственному труду – дело непростое. Надо запастись терпением

На уроках запоминают учебный материал в основном те, кто хорошо учится. Остальные проводят время так просто. А ваш сын тычет карандашом в лопатку соседа и шепчет какую-то чепуху, и тот оборачивается, и учительница делает замечание. Делает второй раз, третий…

Не станем продолжать возможное развитие событий…

Выведите ребенка из этого ужасного серого безмолвия!

Как это сделать?

Вы недовольны учителем?

Позволю себе рассказать историю. Я в ней ничего не придумал. Очень любопытный встретился мне человек. Около двадцати дней я пролежал в больнице, и все это время мой сосед по палате, инженер Борис Иванович Зверев, штудировал школьные учебники: проходил программу седьмого класса по алгебре, геометрии, физике, химии.

– Понимаете, мой сын болел, потом в санатории был. Отстал. И вот сейчас приходится помогать. И я решил освоить предметы…

Мальчик приходил в больницу, и отец растолковывал ему теоремы. Когда сын не мог прийти, уставая или плохо чувствуя себя, приходила жена. Отец объяснял жене математические задачки, в которых она не очень-то разбиралась, все успела позабыть, и жена должна была все это передать сыну.

– Разве может учительница знать все о каждом ребенке, – рассуждал отец, – когда у нее много учеников?

– А вы поговорите с ней, посоветуйтесь, – предложил я.

– Что это даст?

– Возможно, она станет внимательнее к мальчику. Это очень важно.

И я рассказал ему об одном психологическом опыте. Опыт сводился к тому, что психологи обманули учителя, сказав, что пять его отстающих учеников обладают выдающимися математическими способностями. Учитель стал по-иному относиться к этим детям, и через некоторое время они учились уже намного лучше.

Зверев согласился со мной, но заметил: