Семейная тайна (сборник)
Шрифт:
Как будто бы и не называл деда за глаза старым маразматиком.
А ей, Асе, дед всегда нравился.
Нравилось, как он сердито жует кончик папиросы – кто вообще сейчас курит папиросы, кроме ее деда? Как он называет ее стрекозой, быстро целует в висок, обдавая запахом табачища и какого-то древнего одеколона. Даже то, как он, разбушевавшись, сдвигает кустистые седые брови и орет на домашних, – нравилось. По крайней мере, это было честнее вечного благообразного притворства, которое выдавали остальные окружавшие ее родственнички.
А теперь он болен, наверно, через пару дней его не станет.
И это так страшно,
Омерзительно!
И вся эта ложь, вся эта фальшь – повсюду.
Весь этот идиотский взрослый мир ею пропитан до самых корней.
Так всегда было, она просто раньше этого не замечала? Или все действительно испортилось, как только она повзрослела?
И эти уроды еще осмеливаются что-то ей внушать, воспитывать! На себя бы посмотрели, честное слово.
Неужели они думают, она и в самом деле хочет прожить свою единственную неповторимую жизнь так же, как и они? То есть попросту спустить ее в канализационную трубу, погрязнув в этом болоте вечной лжи, притворства и алчности?
Нет уж, не дождетесь!
Самолет оторвался от взлетной полосы и начал набирать высоту. Александра сняла туфли и вытянула вперед ноги. Она не успела переодеться, заехала домой лишь на минуту, побросала в чемодан минимум необходимых вещей – и сразу выехала в аэропорт. Строгий брючный костюм, в котором она утром выехала в офис, совсем не годился для длительного перелета, сидеть в узких брюках и пиджаке было крайне неудобно. Что ж, по крайней мере, хорошо, что она летит бизнес-классом и может вытянуть вперед ноги, не упираясь коленями в переднее сиденье, что при ее высоком росте уже было большой удачей.
Александра откинула голову на подлокотник и прикрыла глаза.
В гудящей после суматошного дня беготни голове словно бы спорили два голоса. Один, настроенный скептически, твердил, что все это – бред и абсурд. Мать всегда склонна была драматизировать события: к тому моменту, когда Александра доберется до дома, отец наверняка уже будет ходить и отчитывать жену за паникерство. Другой голос, тревожный, осторожно замечал, что отец и в самом деле может умереть. Он человек, он смертен, каким бы странным это ни казалось его ребенку.
И что тогда будет? Что будет с ней?
Они не слишком часто виделись с отцом, но не видеть его вообще, когда бы то ни было…
А что станет с матерью? Каково это – потерять человека, с которым ты прожила почти всю жизнь? Что чувствуешь, когда машинально, по привычке, наливаешь утром две кружки кофе и лишь затем вспоминаешь, что вторая теперь не нужна?
Ей, Александре, никогда этого не узнать.
К счастью.
Отец… Высокий и широкоплечий, с жесткими темными волосами, топорщившимися даже после самой короткой стрижки, властный и жесткий, но кристально честный человек, работоспособный до одержимости. Когда он шел по коридору вверенного ему санатория, санитарки бледнели и принимались заново драить и без того блестевшие полы, зная, что любая халатность рискует обернуться грозой со стороны директора.
Подчиненные трепетали перед ним и в то же время считали огромной удачей получить место под его началом.
Потому что всем известно было: своему делу Воронцов предан фанатично, плохих сотрудников не держит, а за хороших стоит горой, прикрывая их, если нужно, от министерских интриг, выбивая премии и повышения. В девяностые, например, когда вся страна трещала по швам и рушилась на глазах, отцу удалось каким-то образом сохранить санаторий (на месте которого новоявленные олигархи уже готовились построить элитный развлекательный комплекс), частично перевести его на самоокупаемость и добиться такого уровня оказываемых медицинских услуг, что многие российские артисты и политики, ранее предпочитавшие получать медицинскую помощь в Штатах или в Израиле, теперь направлялись поправить здоровье именно к нему, в отремонтированные и оснащенные самым современным оборудованием корпуса в Серебряном Бору.
Алексей Михайлович Воронцов…
Александра была похожа на него. По крайней мере, так ей говорили с самого детства.
Раннее утро, морозные узоры на подсвеченных зимним солнцем окнах, голосящее в кухне радио, колючее коричневое школьное форменное платье и «крылышки» черного фартука, так и норовящие съехать по плечам вниз…
И мать, продираясь щеткой через ее спутанные жесткие каштановые волосы, вздыхает, округлив пухлые губы:
– Ох, как жаль, что Сашенька не унаследовала мои волосы. Чистый репейник! Вся в тебя, Алеша.
И маленькая Саша, задрав подбородок, смотрит в зеркало и видит мать – очень красивую, всю мягкую и плавную, с покатыми плечами, подчеркнутыми серебристым шелком халата, с умелыми, нежными, всегда пахнущими кремом руками, с пышной золотисто-пшеничной короной чуть вьющихся волос на голове. И себя – унылого галчонка с круглыми, вечно какими-то испуганными настороженными темными глазами, маленьким треугольным ртом и жесткими темными волосами, торчащими во все стороны, которые мать – безуспешно пытается пригладить.
«Мама красивая, – думает она, чуть жмурясь от боли, когда жесткая щетка снова и снова вгрызается в ее волосы. – А я… Я похожа на папу».
«Ты у меня умница! У тебя такая светлая голова! Тебе нужно учиться, заниматься делом, а это все – тряпки, побрякушки – оставь маме», – говорил отец, подразумевая, что красавицей – всего лишь красавицей – в семье была мать. Ей же, Саше, досталось кое-что куда более полезное, по его мнению, чем женственность и красота: острый ум, работоспособность, фанатичная преданность своему делу. На этом ей, по мнению отца, и следовало сосредоточить свое внимание, а не терзаться пустыми попытками превратить себя в томную красавицу – под стать матери. Мать же была явно попросту разочарована «неудачной» внешностью дочери и вскоре вовсе оставила попытки превратить долговязое существо с тощими, по-журавлиному длинными ногами в миленькую девочку в голубых бантах.
Через много лет, когда родилась сестра Вероника, как раз таки унаследовавшая пшеничные мягкие локоны и голубые глаза матери, Лидия Сергеевна обрушила все свое нерастраченное желание наряжать, украшать и заплетать на нее…
Теперь, после многих лет жизни за границей, отдельно от родителей, после многочасовых сеансов у психотерапевта, которые покрывала, к счастью, ее рабочая страховка, Александра не могла бы сказать, что ее детство было каким-то уж выдающимся несчастливым.
Нормальное детство среднестатистического советского ребенка.