Семейная тайна
Шрифт:
— Ничего не предпринимать. Архиепископа вернут в субботу. До тех пор какие бы то ни было действия — с нашей стороны или со стороны полиции — начисто исключены. Ясно?
— Да ведь это может быть та самая ниточка, которую мы ищем!
— Надеюсь, что это так. Но пока мы ее трогать не будем. Как знать — вдруг Ламли или мать этой Бланш Тайлер тоже связаны с Коммерсантом. Мы не имеем права пренебрегать и такой вероятностью. — Грандисон достал батистовый носовой платок и протер свой монокль. — Да и сама Бланш Тайлер могла работать на Коммерсанта. Маловероятно? Допустим. Но представьте на минуту, что это так. И вдруг, откуда ни возьмись, являетесь вы и начинаете наводить справки. Это всегда настораживает, возникают ненужные подозрения. Сейчас версия о самоубийстве всеми признана. Вот пусть так и остается. И коронерское дознание
— Не упустить бы. Вдруг сбежит? Грандисон покачал головой и вставил в глаз монокль.
— Не думаю. Уж очень усердно я молился. Молитвы часто бывают услышаны — только мы сами не всегда это замечаем. Но тут все достаточно очевидно. Архиепископа похищают между четырьмя и пятью. В тот же день между восемью и девятью умирает некая женщина. Налицо явные признаки самоубийства. У полицейских дел хоть отбавляй. Что им мешает подтвердить самоубийство, и на этом успокоиться? При обычных обстоятельствах тем бы и кончилось. Но моя молитва услышана — начальник полиции в Солсбери не довольствуется внешним впечатлением и настаивает на медицинской экспертизе, которая и выявляет препарат с тиопенталом. Не будь в отчете этого пункта, вы не обратили бы на него внимания. Вы, конечно, не играете в азартные игры? Нет? Жаль. А то бы вы знали, что в жизни игрока иногда выпадает момент, когда он ставит на самую, казалось бы, гиблую карту, потому что предчувствует: она обязательно выиграет. А теперь давайте устроим передышку и дождемся конца субботы. Боги работают на нас. И наше вмешательство пока не требуется.
Мисс Рейнберд положила трубку и неподвижно застыла у окна. В дальнем конце сада, у пруда специально нанятые рабочие свалили больной вяз, и воздух звенел от визга механических пил, которыми они очищали ствол от сучьев. Тяжело, когда умирают деревья. Сколько она себя помнила, этот вяз рос тут всегда…, десятки, сотни лет, еще задолго до се рождения. И вот теперь его нет. Да, рано или поздно все приходит к концу.
То, что ей сейчас сообщила Ида Куксон, потрясло ее. До глубины души потрясло. Она отошла от окна, налила себе хересу и опустилась в кресло-то самое, в котором всегда сидела во время сеансов мадам Бланш. Трудно поверить, что мадам Бланш мертва. Покончила с собой — так сказала Ида Куксон. Отравилась выхлопным газом в собственной машине. Непостижимо! Такая здоровая, энергичная, умная, способная женщина! Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, сколько радости она получает от жизни. Она любила жизнь, любила то, в чем нашла свое призвание. Просто невероятно. Ну что, скажите на милость, толкает людей на самоубийство? Пока она слушала Иду, у нее на миг шевельнулась мысль — уж не связана ли смерть этой женщины с тем, что она отказалась от ее услуг? Но секунду подумав, она решительно отвергла эти сомнения. Мадам Бланш привыкла к неудачам. Она сама ей призналась — совсем недавно, в этой самой комнате…
А сон?… Ну, не странно ли, что не далее как прошлой ночью мадам Бланш ей приснилась? Слава богу, Гарриет больше ей не докучала во сне. Зато она видела мадам Бланш. Так живо, так явственно, как если бы та сидела напротив. Вплоть до мелочей — даже ее вечный искусственный жемчуг на шее.
Странным образом, во сне ее отношения с мадам Бланш были гораздо теплее, сердечнее — будто они подруги юности и встретились после долгой разлуки. Отчего эти сны иногда так врезаются в память? Проснешься — и еще долго помнишь его с поразительной ясностью. Мадам Бланш была в своей замшевой куртке — она помнила эту куртку, Сайтон всегда помогал мадам Бланш снимать ее. И мисс Рейнберд показывала гостье дом.
Они болтали и смеялись, как две старые подружки. Поднялись по парадной лестнице в верхний вестибюль, долго смотрели в окно. Из окна был виден сад до самого пруда — и там, в отдалении, на берегу, стоял какой-то человек. Подросток или юноша. Разглядеть его как следует она не могла, поскольку неважно видела вдаль. Но волосы у него были определенно светлые. Это она даже не столько видела, сколько знала, потому что знала этого юношу, хотя не могла бы ответить, кто он и как его зовут. Просто знала, воспринимала его присутствие как должное — и любила его. Да, конечно, любила, подумала она, отчетливо припомнив, что он стоял на берегу пруда с удочкой. Сорок лет назад Шолто выпустил в пруд мальков форели, и с тех пор ловить рыбу никому не разрешалось. Форель — это была ее слабость: ленивую, раздобревшую, ее подкармливали каждый день, и отдельные рыбины достигали в весе пяти-шести фунтов. А юноша во сне — она не сомневалась — поймал форель. Мисс Рейнберд мысленно снова увидела его напряженную позу, то, как он отклонился, чтобы удержать в руках выгнувшееся дугой удилище, увидела внезапно гладь воды — наверно, рыба билась на крючке… Если бы кто угодно другой осмелился посягнуть на ее пруд, она сочла бы это святотатством. Она была бы вне себя от возмущения и тотчас приказала бы Сайтону пойти и навести порядок. Но они с мадам Бланш только переглянулись и понимающе улыбнулись друг другу, будто эта картина — юноша с удочкой — несказанно радовала их обеих.
А потом они сделали несколько шагов — и поток света, струившегося из окон, сменился полумраком лестничной площадки. Она помнила весь сон последовательно от начала до конца, без перерывов. Это место — площадка между первым и вторым этажом — было связано у нее с тяжелыми воспоминаниями. Отсюда упал Шолто и нашел свою смерть…, смерть, которая принесла ей освобождение, хотя она еще долго не решалась признаться даже самой себе, какое радостное облегчение она испытала, осознав, что он мертв, и больше ей не придется терпеть его несносный характер, выносить постоянные грубости и оскорбления!
Мадам Бланш, стоя наверху вместе с ней, улыбнулась и сказала, словно ей были ведомы все их семейные тайны и ее, мисс Рейнберд, собственные скрытые мысли: «Бедняга Шолто…, несчастный человек. И не нужно корить себя, Грейс».
Грейс… Да, мадам Бланш назвала ее по имени. А она ей ответила — просто поразительно, как ясно она все запомнила: «Он пил, пил беспробудно… Я говорила ему, что это плохо кончится. Просила быть осторожнее. Но теперь, по прошествии стольких лет, можно уже не скрывать — его смерть я восприняла как избавление».
И мадам Бланш, спускаясь вниз по лестнице, промолвила: «Зло, которое люди причиняют друг другу, со временем компенсируется теми, кто призван с высоты следить за равновесием между жизнью и смертью». А потом рассмеялась и уже своим обычным тоном — тоном разбитной, веселой девчонки — добавила: «Что же это, Г-рейс? Когда мне наконец покажут новые обои и занавески?»
И она спустилась по лестнице следом за мадам Бланш — и из царства снов вернулась в явь. Вернулась, чтобы узнать о смерти мадам Бланш. Настоящей, а не приснившейся. Невозможно поверить!
Она налила себе еще хересу. Пожалуй, в последнее время она пьет немного больше обычного. Ну, ничего, в се возрасте простительны маленькие слабости. Она сидела и думала о смерти мадам Бланш; потом снова вспомнила, как во сне они вместе смотрели в окно на светловолосого юношу, вспомнила охватившее ее в тот момент ощущение счастья. Ей тогда показалось, что замкнулся какой-то круг, что жизнь обрела свой истинный смысл. Поразительно! Сны вообще поразительная вещь. Потягивая херес, она обдумывала, прилично ли будет послать венок на похороны Бланш, и решила, что да. Нужно узнать, когда ее хоронят. Может быть, свою фамилию указывать не стоит — просто вложить карточку: «От друга». В конце концов — пусть на несколько минут, во сне — они были друзьями.
Глава 10
Джордж забрал свой новый фургон в среду утром и перегнал его из Солсбери к себе домой. Он поставил его возле навеса и вместе с Альбертом, который следовал за ним по пятам, долго ходил вокруг и любовался. Альберт новую машину отчего-то невзлюбил. Прежняя, которую Джордж отдал в счет уплаты за эту, явно была ему больше по душе. Всю дорогу домой он просидел рядом с хозяином, как истукан, и недовольно рычал, пока Джордж не врезал ему, и не прикрикнул, чтоб он заткнулся.