Семейная жизнь
Шрифт:
Когда он возвращается, в доме царит разгром. Особенно на втором этаже. Ему неприятно сознавать, что виновник этого безобразия — он сам. Вокруг стоят полураскрытые коробки, на кровати свалена одежда, по полу разбросаны бесчисленные куклы, рисунки и браслеты, детали конструктора «лего» разлетелись по углам. Он нехотя начинает приводить комнату в порядок, но вдруг останавливается и закуривает сигарету. Пуская колечки (он научился этому еще подростком), Мартин представляет себе, что девочка, хозяйка комнаты, только что играла здесь со своими подружками. Он представляет себя отцом: вот он открывает дверь и возмущенно требует, чтобы она все убрала, и она кивает, но продолжает играть. Вот он идет в гостиную, где его
Он успокаивает или отвлекает себя воспоминанием о том, что и он когда-то, давным-давно, был отцом семилетней девочки. По крайней мере, несколько часов. Ему было девятнадцать, и он жил в Реколете1 с отцом и матерью — оба тогда еще ничем не хворали. Однажды он зашел на кухню и услышал, как Эльба, их помощница по дому, жалуется, что вынуждена пропускать все родительские собрания в школе, где учится ее дочь. Он предложил сходить туда за нее — не только потому, что Эльба и Ками были ему небезразличны, но и поддавшись тяге к приключениям, которая тогда томила его гораздо сильнее. Тогда волосы у него были длиннее, и выглядел он очень юным — совсем не годился в отцы, — но он-таки пошел в школу и сел там за заднюю парту рядом с каким-то парнем, почти что его ровесником, хотя немножко больше похожим на мужчину — как говорится, более искушенным. На правой руке у него была коричневая татуировка, лишь чуть-чуть темнее кожи. Это было имя: ХЕСУС.
— Вас как зовут? — спросил Мартин. Вместо ответа парень показал на свою руку. — А неплохо зваться Хесусом, — подумал Мартин.
— Ты что-то совсем молодой, — сказал ему Хесус.
— Ты тоже, — ответил Мартин. — У меня родился ребенок, когда я еще сам был ребенком.
В этот момент учительница закрыла дверь и начала собрание; опоздавшие родители еще подходили, и дверь заклинило один раз, потом другой. Никто ничего не говорил, но потом одна толстая блондинка в третьем ряду встала и перебила учительницу на зависть звучным, уверенным голосом: «А если случится землетрясение или пожар? Что тогда будет с детьми?»
Учительница погрузилась в молчание; видно было, что она тщательно обдумывает свой ответ. Конечно, она запросто могла бы свалить вину на начальство, систему государственного образования, Пиночета, правительство из блока «Консертасьон», капитализм — все понимали, что сама она здесь ни при чем, — но ей не хватило смелости и быстроты реакции. Поднялся ропот, она не успокоила людей вовремя, и вот уже все жаловались, все кричали; вдобавок явился еще один опоздавший и дверь снова заклинило, что только подлило масла в огонь. Хесус рядом с Мартином что-то выкрикивал, и Мартин собрался было тоже завопить, но тут учительница попросила их проявить уважение и выслушать ее: «Простите, это бедная школа, у нас просто нет денег, я понимаю ваше недовольство, но учтите, что если случится пожар или землетрясение, я тоже застряну здесь вместе с детьми». Пауза, вызванная этим мрачным наблюдением, длилась секунды две-три, после чего Мартин вскочил, гневно направил на нее палец и, чувствуя себя актером в минуту драматической кульминации, воскликнул: «Но вы, сеньора, мне не дочь!» Его бурно поддержали, и он сполна насладился своим успехом.
— Это было круто, — сказал Хесус позже, по пути на автобусную остановку. Когда они прощались, Мартин спросил, верит ли он в Иисуса. И Хесус ответил с улыбкой: «Я верю в Хесуса».
— Вы, сеньора, мне не дочь, — бормочет Мартин теперь, точно повторяя мантру. А вечером отправляет Бруно письмо со словами: «Все в порядке».
Однажды,
В кухне стоит бутылка Jack Daniel’s. Мартин пьет только вино и пиво, у него нет привычки к крепким напиткам, но любопытства ради он наливает себе стаканчик и, потягивая виски, быстро обнаруживает, что оно ему нравится, что он просто очарован им. Так что к тому времени, как он решается позвонить Пас, его уже отнюдь не назовешь трезвым.
— Вы повесили свою собаку на мою кошку, — это первое, что он говорит ей, сбивчиво, негодующе.
Уже пол-одиннадцатого вечера. Пас, похоже, растеряна, но она извиняется. Ему становится стыдно за свою горячность, и разговор кончается извинениями с обеих сторон. Вешая трубку, Мартин успевает услышать на заднем плане жалобный детский голосок.
На следующее утро Мартин видит в окне молодую женщину, которая приезжает на велосипеде и принимается перевешивать объявления. Это очень кропотливый труд. Он выходит на улицу и наблюдает за ней издалека. Она не красавица, думает он, вот уж нет — она просто молода, лет двадцати, наверное. Мартин мог бы быть ее отцом (об этом он, впрочем, не думает). Пас отдирает свои объявления и пристраивает их выше или ниже. Для аккуратности она подгибает оторванные уголки, а заодно поправляет и объявления Мартина. Дело у нее спорится, и Мартин гадает, уж не зарабатывает ли она этим на жизнь. Может, она из тех, кто профессионально занимается поисками пропавших животных, думает он; бывают же люди, которые за плату выгуливают собак (но он ошибается на ее счет).
Он подходит и представляется. Снова приносит извинения за вчерашний поздний звонок, а затем помогает ей обработать остаток улицы. Сначала она как будто держится с опаской, но вскоре у них завязывается беседа. Они говорят о Миссисипи, о Панчо и о домашних животных вообще, о том, что хозяева за них в ответе, и она возмущается теми, кто относится к своим любимцам, как к игрушкам. По ходу разговора Мартин выкуривает несколько сигарет, но не хочет выбрасывать окурки куда попало. Он сжимает их в кулаке, точно какую-нибудь драгоценность.
— Вон урна, — вдруг подсказывает ему Пас, и как раз в этот миг они подходят к углу, на котором должны расстаться.
В тот же вечер он звонит ей и сообщает, что обыскал десятки кварталов в поисках Миссисипи, но заодно смотрел, нет ли где-нибудь Панчо. Это смахивает на ложь, однако это правда. Она благодарит его за любезность, но дальнейшую беседу поддерживать не стремится. Мартин начинает звонить ей каждый день, и хотя их разговоры по-прежнему быстро заканчиваются, они умиротворяют его, словно этих нескольких фраз достаточно, чтобы укрепить его присутствие в ее жизни.
Неделю спустя он замечает поблизости от дома пса, похожего на Панчо. Хочет подойти к нему, но тот пугается и убегает. Мартин звонит Пас, но поначалу ему неловко: то, что он собирается сообщить, похоже на выдумку, на предлог, чтобы с ней увидеться. Однако Пас не выказывает недоверия. Они встречаются и бродят по соседним переулкам, пока ей не приходит пора забирать сына из детского сада. Мартин навязывается в провожатые.
— Не верится, что у вас есть сын, — говорит он.
— Иногда мне самой не верится, — отвечает она.