Семейное счастье. Любимая улица
Шрифт:
— С таинственным? — переспросил Леша и умолк.
На дворе стоял январь, но уже тянуло весной. Едва уловимо. Влажный воздух, сорвавшаяся с водосточной трубы капля. Еще не капель, та будет в апреле: щедро одна за другой поскачут на мостовую капли, со звоном сорвется наземь сосулька, неторопливо поплывут в чисто вымытом небе легкие облака. А сейчас Леша с Катиной учительницей идут по снежной улице, и снег летит им навстречу, но
Снег милосердный: не колет, не сечет лицо. Январь, но скоро весна.
— У меня есть знакомый, он тоже учится в военной академии, — сказала Татьяна Сергеевна, — только он в адъюнктуре.
— Да, до адъюнктуры мне еще шагать не перешагать. Я на первом курсе.
— А вот я и дома, — сказала Татьяна Сергеевна, и они остановились у невысокого забора, за которым притулился одноэтажный бревенчатый домик.
— Что же мне передать насчет Катерины? Какие будут педагогические установки?
— Ах да, Катя. В общем, я ею довольна. Только вот почерк…
— Плохой почерк — это у нас фамильное. Ну спасибо, не буду задерживать, — сказал Леша. — До свиданья, Татьяна Сергеевна!
— Когда мне говорят "Татьяна Сергеевна", я тотчас хочу объяснить, что приставки из-воз-низ-раз-без-чрез меняют "з" на "с" перед глухими согласными.
— Это почему же?
— Потому что по имени-отчеству меня называют только мои ученики. А взрослые называют меня просто Таней.
— До свиданья, Таня.
— До свиданья, Алеша.
На другой день Леша купил прописи и потребовал, чтоб Катя исправляла почерк.
— Ведь это, в сущности, хамство — писать неразборчиво, — говорил он. — В сущности, это неуважение к людям: разбирай мои закорючки в поте лица. Красиво — это от Бога, но писать ясно и отчетливо — это должен каждый. Усекла?
— Усекла, — отвечала Катя, пыхтя над буквой "Л". Но потом вся работа шла насмарку, потому что букве "Ф"
Катя пририсовывала голову, уверяя, что это человечек, а руки у него — в боки. Буква "О" получала глаза, нос и рот (точка, точка, запятая). Из буквы "Ж" при некотором старании получалась прекрасная муха…
— Мы, Поливановы, к чистописанию не приспособлены, — сказал Митя и добавил:
— Ты как-то очень вплотную занялся Катиным воспитанием.
— Есть возражения?
— Ну, какие же возражения? Напротив, я тебе выношу благодарность. Я просто рад тому, что представители Военно-Воздушных Сил республики…
— Сознайся, ты только что кончил передовую?
— Не без того!
— Сразу видно. Шпаришь, как из пулемета. Ох, журналисты, журналисты! Один приехал к нам в часть, беседовал, а потом напечатал в газете… "Самолет потерял хвостовое оперение, но летчик продолжал бой". Это то же самое, если сказать — тебе отрубили ноги, а ты вскочил и побежал со всех ног.
— Сдаюсь, — сказал Митя, поднимая руки. Однажды Леша поинтересовался, скоро ли снова будет
Родительское собрание, и узнал, что, наверно, перед весенними каникулами, к концу третьей четверти.
В сущности, спешить было некуда: Катя приносила из школы хорошие отметки. Из дневника можно было узнать, что занятий она не пропускает и ведет себя отлично.
— Больше не дерешься? — придирчиво спрашивал Леша.
— Когда это я дралась?
— А Валя Стрелкова?
— Ну, Валя… Ты бы и сам ее стукнул. Возразить было нечего.
Прошла неделя, другая. И вот однажды Татьяна Сергеевна пришла во двор к Поливановым. Райком комсомола послал ее налаживать работу с детьми на поливановском дворе. Раз там было тайное общество…
Удивительно: она не устроила никакого собрания. Леша застал ее окруженную ребятами, она делала что-то, чего никто не мог понять. Он с удивлением увидел, что она держит в руках молоток и орудует им умело: толково вбила в землю четыре рейки, укрепила на них деревянную площадку, с одной стороны площадки сделала выступ — получился скелет какого-то животного, только никто не мог понять какого. Когда она облепила каркас снегом, Леша воскликнул:
— Кенгуру!
Все зашумели. Татьяна Сергеевна даже бровью не повела. Она только сказала Вале Никольскому: "Воды!" И Степе Лубенцову: "Ваты!" И Мустафе: "Нет ли у тебя проволоки? Мне надо много!"
Все, что она требовала, появилось с быстротой молнии, и она ловко, каким-то очень точным движением изогнула проволоку, обернула ее ватой, и все увидели, что это птица, и кто-то крикнул: "Орел!"
А она облила орла водой и, когда он покрылся крепкой ледяной коркой, сказала Леше:
— Пускай он взлетит на дерево!
И Леша приладил орла к ветке березы. "Ах, молодчага, — подумал он, — ах, молодчага!" А Татьяна Сергеевна сказала:
— У кого есть луковичная шелуха? У кого есть клюква? В ближайшие дни бедный, ничем не примечательный поливановский дворик превратился в волшебный сад. Отвар луковичной шелухи был оранжевый, а отвар клюквы — розовый и лиловый. И на снежном дворе появились клумбы, на снегу зацвели ледяные цветы — оранжевые, розовые, фиолетовые. Придумывали все — кто во что горазд, и не было такой идеи, на которую Татьяна Сергеевна не откликнулась бы…
— Вот какая у меня учительница! — говорила Катя. — Лучше всех! Самая лучшая на свете! Леша, а я так удивилась, что она называет тебя Лешей!
— А я что, Авдотья?
— Нет, ну как же ты не понимаешь!
Леша все понимал и был согласен с Катей. Глядя на Татьяну Сергеевну, он впервые подумал о том, что учителю нужен талант. Особенный, человеческий. Такой, чтобы тебе все откликались и любили тебя. Иначе почему бы у нее сразу все так отлично пошло?
— Откуда вы все умеете? — спросил Леша. — Вы запанибрата и с деревом, и с бумагой, и с проволокой.