Семейное счастье. Любимая улица

Вигдорова Фрида Абрамовна

— Так его, — сказала Анисья Матвеевна, — за воровство только и пороть. Эту дурь надо вытряхивать с малолетства.

— Степа тоже воровал? — спросила Саша.

— А как же, — ответила Анисья Матвеевна, которая всегда все про всех знала. — За руку схватили: лез в дедов карман. Дед повесил пиджак и думать ничего не думал, а внучок на тебе!

— Что за поветрие такое? Валя залез в карман, и Степа тоже. Странно… — сказала Саша, взглянула на Аню и, сама не понимая почему, неожиданно для себя спросила:

— Анюта, ты что-нибудь знаешь?

Склонившись над тетрадкой,

Анюта молчала.

— Анюта… — повторила Саша.

— Ничего мы не знаем, — сказал Женя. — Откуда нам знать?

— Ты говоришь не правду, — сказала Саша. Ответа не было.

"Что же такое? — думала Саша, глядя на детей. — Живешь с ними душа в душу, тебе кажется, что все о них знаешь, гордишься, что они доверяют тебе, — и вот…" Саша положила руку Анюте на голову. Всегда в ответ на это Анюта поднимала лицо и улыбалась Саше навстречу или терлась щекой о Сашину руку. Если Саша клала ей руку на голову или гладила по щеке, это значило: "ты — моя милая". Или: "давай поговорим". Или: "мне некогда, я ухожу, но я про тебя помню". И Аня всегда отзывалась. А вот сейчас она только ниже нагнула голову, почти легла щекой на тетрадь. А Женя смотрел в угол, крепко стиснув зубы.

— Я не буду больше спрашивать, — сказала Саша. — Захотите, скажете сами.

Прошла молчаливая, невеселая неделя. Митя был в командировке, дети пропадали во дворе. Часам к шести Анюта приходила и садилась за уроки, а Женя шел прямо домой. Саша ни о чем не спрашивала, Анюта молчала. А Степу Лубенцова пороли каждый Божий день.

— Ты скажи мне, кто тебя научил! — неистовствовал дед.

— Ой-о-йой! — вопил в ответ Степа.

— Тут не без Мустафы, — сказал Леша, — голову даю на отсечение. Анюта, я никому ничего не скажу, ты мне только ответь: Мустафа?

У Ани теперь на все был один ответ: она опускала голову. И ни слова.

И вот грянула буря. Поздно вечером, когда дети уже спали, к Поливановым зашла Антонина Алексеевна.

— Сашенька, — сказала она, — я молчала до поры до времени, но я думаю, что это неразумно. Дело в том… одним словом…

— У вас что-нибудь пропало? — спросил Леша.

— Месяц назад у Семена Осиповича пропал кошелек. Там ничего особенного не было… мелочь… Рубль, кажется… Не помню… Я, признаться, решила, что он его куда-то засунул. Одним словом, не придала значения… Но неделю назад пропала десятка из ящика. Я решила, что ошиблась в счете… Но на другой день…

— Я сейчас разбужу Анюту, — сказала Саша.

— Нет, — торопливо перебил ее Леша. — Я завтра с ней сам поговорю.

— Да вы очумели? — сказала Анисья Матвеевна. — При чем тут девка? Да вы что, без глаз? Это парень, это Женька ваш орудует. Ну, зачем он тут околачивается с утра до ночи? Ну, покормить, ладно, это я понимаю. Поел — и-иди подобру-поздорову. Ты скажи, Александра, зачем ты ту заразу привечаешь? Ты мне скажи, зачем? Не солнышко, всех не обогреешь, мало ли их безотцовских — что ж, всех в дом тащить: ешь, пей, воруй? Нечего девчонку будить. Я завтра этого стервеца сама изловлю и выдеру ккак сидорову козу. Смотри! Ходить перестал! То с утра до ночи здесь, а то, гляди, нет его. Знает кошка, чье мясо съела! Ах пащенок!

Она стояла простоволосая, на пергаментных желтоватых щеках выступил непривычный румянец.

— Я очень жалею, — сказала Антонина Алексеевна, — по согласитесь: что же мне делать? У нас никто не бывает, только дети. И пока Анечка ходила одна, никогда ничего такого не было.

— Да Женька, Женька это! Неужто непонятно! — закричала Анисья Матвеевна.

— Это я! — послышалось с Аниной кровати. Все обернулись. Анюта сидела, свесив с кровати босые ноги. Ситцевая ночная рубаха в голубых цветочках. Тонкая шея. Глаза глядят отчужденно. — Это я взяла деньги!

— Ты? Ты взяла? И у кого!

— Очумели вы все! — крикнула Анисья Матвеевна. — Не она это, говорят тебе, не она!

— Это я, — шепотом повторила Аня.

На другой день, выйдя из академии, Леша увидел Женю. Должно быть, он дожидался давно: окоченел в своем пальтишке на рыбьем меху; нос красный, губы синие. А заговорил — зуб на зуб не попадает.

— Алексей Константинович, это я взял деньги! — сказал он, не здороваясь. — Анюта врет, это я, честное слово!

— Какое у тебя может быть честное слово. Ну, рассуди сам. Как я могу верить человеку, который… — Леша даже остановился, посмотрел на Женю и вдруг сказал:

— Вот что, брат, у нас с тобой есть только один выход: поговорить начистоту. Выкладывай все как есть.

— Я не могу. Это тайна.

— Тогда уходи.

Леша ускорил шаг, Женя почти бежал следом. В молчании они дошли до Поливановых, Леша безжалостно шагал через три ступеньки, Женя, изнемогая, едва за ним поспевал. Они вошли. Саши еще не было. Аня лежала, уткнувшись лицом в подушку, Катя сидела рядом на низкой скамеечке — эту скамейку Митя смастерил для Анисьи Матвеевны: старуха ставила на нее ноги, когда садилась вязать.

— Анюта! — окликнул Леша. Она не шелохнулась. — Анюта! — повторил Леша. — Женя говорит, что деньги взял он!

Анюта тотчас села, отвела со лба прядь светлых волос и, не глядя на Женю, сказала:

— Не правда. Это я.

— Врет! Она врет! Честное слово, это я!

Я тебе сказал, чтоб ты оставил в покое честное слово. Катерина, уходи, мне надо с ним поговорить.

Чтоб ноги твоей… — крикнула с порога Анисья Матвеевна. Она вошла в пальто, в платке, с готовой бранью на губах.

— Анисья Матвеевна, — твердо сказал Леша, — возьмите Катерину и оставьте нас одних.

— Я уже большая! — закричала Катя. — Я большая, и я почти все знаю! Только я молчала!

— Анисья Матвеевна! — зловеще произнес Леша. Анисья Матвеевна рывком схватила Катю за руку, и дверь

За ними захлопнулась.

— Выкладывайте все как есть, одну чистую правду. Женя, ну!

Это была длинная скорбная повесть. У них во дворе есть тайное общество. Во главе стоит Мустафа. У них все есть — и таинственные условные знаки, и шифрованные письма, и билеты. Женя вытащил из-за пазухи изрядно потрепанную, сложенную вдвое картонку. На ней было написано: "Обязуюсь хранить клятву. Обещаю никогда не выдавать товарища. Мое слово — кремень. Моя рука — товарищу опора".