Семейное счастье. Любимая улица

Вигдорова Фрида Абрамовна

Но Лешин рапорт отклонили: молодой, подождешь. Он будто очнулся от учебников, растолкал их по ящикам. Зря корпеть над учебниками он не станет. Не хотите, чтоб Леша учился? Не надо! Он снова окунется в прежнюю привычную жизнь, она была не такой уж скучной, если вдуматься.

Но верно говорили древние: все течет, все изменяется, и нельзя дважды ступить в одну и ту же струю.

Леша огляделся и вдруг понял: все вокруг переменилось. К Лешиным друзьям приехали жены, дети, прежняя компания стала иной.

— Знакомься, — говорит

Марк Белоцерковский, — вот моя жена, а это сын.

Сыну двенадцать лет. Совсем большой парень. А жена серьезная, спокойная. Навела в комнате чистоту, повесила занавески. Марк-то оказался в годах. У него семья. Заботы.

— Приходи вечером чай пить, — говорит Марк.

И Леша приходит. И что самое странное, они действительно пьют чай. Даа… Тут живет не забулдыга Марк Белоцерковский, а семейный человек — Марк Григорьевич с женой и сыном. Сюда не зайдешь в полночь после вечера самодеятельности в Доме офицеров. И сюда не явишься с кем попало. Одних жена Марка любит, а других — нет. Она считает, что водиться с Колькой Плущенко Марку совсем не обязательно. Ей куда приятнее, когда приходит Петя Соколов, с Петиной женой она в дружбе. Да, то-то и оно: они дружат семьями.

И Леше там делать нечего. Неужели же только стемнеет — ложиться спать? Это ни на что не похоже! А впрочем, день забит, да и вообще убить время не так уж трудно: вечером можно пойти в кино с Валей, в субботу концерт или спектакль в Доме офицеров. И все-таки Леша снова послал рапорт насчет академии — а вдруг?

Никогда еще не было так тоскливо, как сейчас. Валя, бухгалтер из вещотдела, вернулась из отпуска, сказала:

— Меня там один сватал. Маминой подруги сын. Электротехникум кончил, хороший такой парень. Выходи, говорит, замуж. Пристал прямо с ножом к горлу.

Леша провожал Валю после кино домой. Он крепко держал ее под руку, слушал и молчал.

— Ну, как посоветуешь? — спросила Валя.

— А ты его любишь? — спросил Леша сквозь зубы.

— Ты знаешь, кого я люблю, — ответила Валя. И теперь замолчали оба.

Леша знал, что молчать нельзя. Знал, каких слов она ждет. Но сказать их не мог.

— Значит, не любишь? — веселым голосом сказала Валя. — Понятно… Мне бы, конечно, кого-нибудь попроще. Ты для меня чересчур образованный.

— Ну что ты мелешь? Какой я образованный? Я даже в десятом не учился.

— Ну, родители у тебя… отец культурный, мать…

— У меня мать, как и ты, бухгалтером работает. Замолчи.

— Почему это я должна молчать? Я спрашиваю, как ты ко мне относишься, а ты не отвечаешь.

— Ну что ты меня мучаешь?

— Это я-то мучаю? Интересно… Но, конечно, я понимаю, что я тебе не пара.

Леша остановился:

— Замолчи, а то я уйду сейчас же.

— Не уйдешь. Разве ты меня одну в темноте оставишь? Нет, тебя не так воспитывали: ты девушку одну в темноте не оставишь. Ты ее до дому доведешь и "до свиданья" скажешь.

Леша покрепче сжал зубы и шел рядом, не прерывая ее и не оправдываясь. Когда-то Кононов Антон Николаевич сказал ему: "Если женщина тебя ругает — молчи. Она всегда права. Ты, может, в одном не виноват, так уж непременно в чем другом провинился. Слушай и говори: да, мол, виноват, и прошу, мол, прости меня".

Ну, в чем я виноват? — думал Леша. Ладно, не будем. Но я же не говорил, что люблю. Мало ли что не говорил!..

— Не горюй, Леша, — услышал он веселый и злой Валин голос, — выйду я замуж за своего электротехника и очень даже прекрасно буду жить. Ждать, чтоб тебя полюбил, кого ты любишь, это, знаешь, надо в запасе пять жизней иметь.

— Если не любишь, не выходи.

— Оставь при себе советы. Меня устраивает, чтобы меня любили. Понятно? А он любит. Так и указал: больше, говорит, жизни люблю. Это на дороге не валяется, такое отношение.

— Если не любишь, не выходи, — тупо повторил Леша.

И тогда она заплакала. Леша остановился. С горя он готов был сказать ей все что угодно. Что очень любит, что жить без нее не может.

— Валечка, — повторял он, целуя Валины мокрые глаза, — не плачь, милая… послушай…

А она вырвалась и взбежала на крыльцо.

— Валя! — позвал он.

Она не ответила и скрылась за дверью. Он еще постоял у ее окна. Она не зажгла свет. Окно было темное.

Прежде Леша стучал в темное окно, и ему открывали. А теперь, после этого разговора, он не смел постучать. Леша больше не спрашивал себя, прав он или виноват…

Что потом было — и вспоминать неохота. Это был какой-то спектакль. Валя закрутила с Генкой Львовым, которого прежде и не замечала. Танцевать — с Генкой, в кино — с Генкой. Леша только скрипел зубами, но подступиться к ней не мог. Стоило ему подойти к ней в клубе или на улице, как она говорила что-нибудь в пику ему: "Честные — они безжалостные. Нипочем не соврут! Я таких знаю!", или: "Кто меня потерял, не найдет, нет! Кончен бал, погасли свечи!"

Леше было невыносимо видеть рядом с ней этого долговязого Генку. И он стал думать: "А почему бы нам не пожениться? А может, это и есть любовь? Иначе зачем у меня все холодеет внутри, когда я вижу ее с Генкой?"

Он подстерег ее однажды, когда она шла к подругам в общежитие.

— Давай поговорим…

— Не о чем, — ответила она устало.

— Валя, давай забудем тот разговор.

— Нет, не забудем. И если б я за тебя пошла и кучу детей тебе нарожала — все равно не забыла бы. До самой смерти. "Давай пожмем друг другу руки", как в песне поется… Будь здоров и не поминай лихом…А потом Валя уехала, и Леша никогда не чувствовал себя таким одиноким, как после ее отъезда. Тоска его сгрызла, и одно только могло его спасти: вызов из академии. Дом. Москва. И тут его вызвал к себе комполка, это было где-то в начале сорок седьмого года. Новый командир полка, сменивший Валентика, вызвал Лешу и сказал так: