Семейное счастье. Любимая улица
Шрифт:
И впрямь на дворе весна, но тут не слышно весны. В большом зале все, как было зимой, — орган на эстраде, силуэт черного рояля, портреты композиторов, привычные, как портреты добрых родственников и знакомых. Все как всегда. Нет, не совсем как всегда. По правую руку место свободно: старичок в потертой толстовке не пришел.
А по левую… Сосед слева тоже смотрит на пустое место и, словно отвечая на ее немой вопрос, говорит:
— Да, его и в прошлый раз не было… Как и вас. Это тревожно. Уж если он не пришел, значит — болезнь. Или смерть. Или… Я всегда думал, что
Саша поглядела на него удивленно, он улыбнулся в ответ.
— Я умею отгадывать мысли. И знаю, о чем вы сейчас думаете: "А разве ты умеешь думать о ком-нибудь, кроме себя?" Ведь правда?
— Правда, — еще больше удивившись, сказала Саша.
— Он очень горевал однажды, когда увидел, что вас нет. И с горя заговорил со мной. Мы с ним взяли билеты на "Колокола", и он убеждал меня брать второй амфитеатр: я, говорит, доподлинно знаю, что Рахманинов и Чайковский всегда брали второй амфитеатр. Боковые места. Склад его характера необычный, старый. Мне кажется, он был…
— Не говорите о нем "был". Я не хочу. Он еще придет!
— Нет, не придет.
— Да почему?!
— Потому, что его больше нет.
— Да будет вам. Какая-то мистика, — сердито сказала Саша.
— Мистика? Нет. Обыкновенная наблюдательность. Не придет. Такой если пропустил абонементный концерт, значит, очень болен или…
Вышел дирижер, и в зале раздались аплодисменты. Послышался стук палочки по пюпитру, за роялем уже сидел пианист. Грянули первые аккорды, и оркестр тотчас подхватил их. Саша очень любила этот концерт и знала в нем каждую ноту. Она всегда слушала его, переплетя пальцы рук, и улыбалась. А сейчас она поняла: еще минута — и она заплачет. Она не хотела этого, потому что кресло слева не было больше пустым, как прежде. Там сидел кто-то, кто, оказывается, умел наблюдать, отгадывать. Она хотела остаться наедине с музыкой, не слышать соседа, только музыку.
Закусив губу, она поднимает глаза наверх, к окнам. Она любит их. Здесь, в амфитеатре, они совсем близко. Окна по левую сторону тускло поблескивают. Они похожи на ледяные зеленовато-голубые глыбы. А справа окна теплые, розовые, там заходит солнце, и в одном квадрате светится горячее оранжевое око, оно бьет Саше в глаза, пронизывает кудрявые волосы девушки, что сидит впереди.
Что ей напомнили эти окна? Вот: они сидели с Андреем на берегу реки. По левую руку вода была тусклая, холодная, от нее веяло сумерками и печалью. А там, направо, небо было розовое от заката и солнце ярко блистало в воде. Оно купало в воде свое отражение, и вода была светлая и живая.
Саша помнила руку Андрея на своей руке, слышала голос, при звуке которого ей всегда становилось покойно и тревожно.
"Почему ты сейчас об этом вспомнила? Ведь ты все забыла, ты не вспоминала. Почему же сейчас ты вспомнила? Потому, что тебе плохо? Потому, что нет сил? И ты ищешь опоры?" — "Нет, я не забывала. Я помнила. Я не вспоминала, но я помнила. Иначе, увидев эти высокие окна, я не вспомнила бы ту речку и нас с тобой на берегу. Я не забывала. Я помнила. Был ли день, чтоб я не помнила? Нет, такого дня не было". Еще минута, и далеко отступил сосед, далеко отступил зал. Низко опустив голову, закрыв лоб и глаза рукой, она заплакала.
…Антракт. Скосив глаза, Саша поглядывает налево и с облегчением вздыхает: его нет, ушел. Она тоже идет к выходу, спускается по широкой лестнице к гардеробу.
— Решили уйти? — Гардеробщица удивлена, с Сашей этого еще не бывало.
Вечерняя весенняя улица, запах дождя, влажной мостовой. Саша идет задумавшись, глубоко засунув руки в карманы Впереди высокий человек, чуть припадающий на левую ногу. На влажной мостовой эта походка почему-то напоминает Саше раскачивающуюся походку моряков. "Это он, — вдруг думает она. — Тоже ушел".
Обогнав его и обернувшись, она говорит:
— Это не правда. Он есть. И цел. Он улыбается и отвечает:
— Что ж, пусть будет по-вашему.
Лето. Саша сидит за столом, совсем как когда-то в школьные времена, зубрит химию. Сочинение позади, она справилась с ним хорошо. Странно, если бы было иначе, как-никак за плечами два курса филфака. И устный экзамен по литературе принес ей "отлично". Ей попался "образ Татьяны" и "Молодая гвардия" Фадеева.
А завтра химия. Девочки рядом. Аня готовит Сашу, готовит серьезно, с полным чувством ответственности, с азартом и тревогой.
— Ну давай повтори, в чем заключается процесс пиролиза нефти? И чем он отличается от простого крекинга нефти.
— Ну тебя, Аня, не станут этого спрашивать в мединституте.
— Не спорь, отвечай. Ну ладно. Раз мединститут… Расскажи реакцию брожения спирта.
— Я знаю! Я знаю! — кричит Катя. — Реакция брожения спирта? Проще простого: сначала спирт превращается
В глюкозу, потом в сахарозу, а потом в уксусную кислоту! — На ее смуглом лице торжество, она все время рядом, слушает, запоминает. — У меня счастливая память, — с гордостью повторяет она чью-то похвалу, — у меня счастливая память!
— Отстань со своей памятью. Помолчи. Ну, мама, отвечай!
Саша покорно отвечает. Аня спрашивает строго, по-учительски.
Зубрить трудно. Голова не та, что в юности. Тогда она была свободна от тревог, забот. Только и дела было: заниматься. А теперь не то. Она должна стать врачом. Не так уж много времени впереди. Стукнет тридцать пять — и уже не допустят к экзаменам. И Саша зубрит. Она зубрит добросовестно, как взрослый человек, решивший твердо: я стану врачом.
…Час ночи. Два часа. Три. Дети давно спят. Мити нет. Саша все занимается. Светает. Рассвело. Мити нет. Он даже не позвонил.
Оторвав глаза от учебника, Саша смотрит на посветлевшее окно. Разве можно так жить дальше? Разве можно так далеко зайти, не сказав друг другу ни слова? Какая женщина поступила бы так? Ведь это отец Кати, да и Ане он отец. А я молчу. Я не имею права молчать, хотя бы ради детей. Ну, а что же я скажу? Что тут скажешь? И что ответишь? Я ночами жду его и не могу заснуть. Жду, несмотря ни на что. А потом я слышу, как открывается дверь, и он приходит, и всякий раз спрашивает: "Почему ты не спишь?"