Семейные реликвии
Шрифт:
— Да. Я не должна была говорить с вами так резко, — промолвила она вежливо, глядя в сторону.
— Нет, — Морган протянул к ней руку. — Не беспокойтесь. Вы были правы. Я… в общем, все нормально. Я только обратил внимание, что вы не боитесь говорить со мной. А то некоторые боятся.
Джульетта улыбнулась с облегчением.
— Мне не следовало вас дразнить, — продолжал Эймос.
Услышав такие слова, Джульетта с удивлением посмотрела на своего хозяина. Для Эймоса Моргана даже произнести слово «дразнить» уже было очень легкомысленным поступком. Да и на лице его тут же появилось несколько озадаченное выражение, как будто он сам удивился несвойственному ему поведению. Но очень быстро лицо Эймоса вновь обрело привычное выражение и он
После того первого утра Джульетта стала все завтраки готовить сама. У нее теперь увереннее получалось собирать яйца, но все же девушка с недоверием и опаской посматривала на петуха, который имел обыкновение подскакивать к ней невесть откуда с резким клекотом и кудахтаньем. По совету Франсэз она носила с собой посудное полотенце, которым хлестала петуха, когда его притворные атаки на нее казались слишком угрожающими. Постепенно Джульетта научилась отличать одну курицу от другой и часто с ними разговаривала, даже называла их по именам, насыпая им корм вечером или собирая яйца по утрам. Много времени, потраченного Франсэз на обучение Джульетты, ушло на кухонные дела и разные вопросы приготовления пищи. После обеда Франсэз обычно сидела и писала рецепты, которые знала наизусть еще от своей матери. Работая вместе с Джульеттой, она всегда беседовала с девушкой. Франсэз очень интересовали рассказы Джульетты о ее жизни в театрах и в разных городах. Хотя своя собственная жизнь казалась Франсэз скучной. В сравнении с этими рассказами, Джульетта, в свою очередь, с интересом слушала разные истории о жизни на ферме. Ее все больше интересовала семья Морганов, их молчаливая и упорная сила, а их образ жизни казался ей каким-то совсем новым миром. Девушке было интересно слушать рассказы Франсэз, которая говорила обычно в своеобразной спокойной и шутливой манере. С каждым днем Франсэз все больше нравилась Джульетте.
Джульетта часто пела во время работы, от этого дела делались как-то легче. Однажды утром она пела, моя посуду после завтрака, и случайно глянула в сторону Франсэз, сидевшей за столом. Франсэз откинулась назад на стуле, закрыла глаза и на лице ее было написано блаженство.
Почувствовав взгляд Джульетты, Франсэз открыла глаза и улыбнулась, слегка недовольная тем, что ее занятие было замечено.
— Ваш голос очень хорош. Я бы могла часами слушать вас. Наша мать тоже пела иногда. Но она не умела петь так, как вы — голос у нее был заурядный. Мама любила музыку. У нее была музыкальная шкатулка, подаренная ее отцом, и когда поднимали крышку этой шкатулки, начинала играть прекрасная мелодия, очень приятная и изысканная. Я обычно представляла, что это звучат маленькие серебряные капельки. — Франсэз вздохнула. — Сейчас эта шкатулка у меня наверху, в нижнем ящике. Я спрятала ее подальше. Стало слишком печально ее слушать.
Совсем как ее братец, подумала Джульетта.
— Мама любила красивые вещи, — продолжала вспоминать Франсэз. — Она была из городской семьи и, знаете, довольно богатой. Вся мебель у нас в гостиной и столовой досталась от них. Она привезла с собой все эти фамильные драгоценности — подсвечники и все остальное, — когда вышла замуж за папу. Помню, она частенько садилась и разглядывала эти вещи или трогала их рукой, а я тогда спрашивала, о чем она думает. И она обычно говорила: «Просто я вспоминаю, вот и все». Я не знаю, почему она вышла замуж за папу, он был совсем не похож на нее. Правда, он был необычайно хорош в молодости. У нас есть фотография, на которой они сняты после свадьбы, и там он очень красивый. Немного похож на Эймоса, но более сдержанный.
Более сдержанный, чем Эймос? Джульетте он вообще казался ледяным почти всегда, когда ему случалось на нее смотреть. А все же, нет, еще раз представив его, Джульетта решила, что Эймос не столько сдержанный, сколько просто тяжелый в общении. Когда он сердится, то глаза его прямо огнем сверкают.
— Спойте еще что-нибудь, — продолжила Франсэз. — Не обращайте на меня внимание. Я люблю вас слушать. Особенно, когда лежу наверху в своей постели. Почему-то от вашего пения мне становится легче.
Слезы подступили к горлу девушки. Ей было тяжело сознавать, что Франсэз умирает. Джульетта с трудом подавила рыдания и начала петь.
Следующий урок Франсэз был посвящен стирке белья. Она послала Джульетту наверх, чтобы собрать белье с постелей. Джульетта чувствовала себя неловко, почти виновато, входя в чужие комнаты, словно была воровкой. Но особенно неуютно ей было входить в просторную спальню, принадлежавшую Эймосу.
В его комнате было мало мебели, только кровать, стул и узкий шкаф. Все предметы были сделаны из массивного дуба и изготовлены очень бесхитростно. Столь же простым выглядело и покрывало на постели, а свисавший подзор был уже блеклым и застиранным. Почти ничего не напоминало о том, кто живет в этой комнате, разве, может быть, подчеркнутая простота и бедность обстановки. На одной стене висел дагерротип в металлической рамке, и это было единственным украшением. Джульетта с любопытством подошла к нему, думая, что, возможно, это фотография матери Итана. В доме о ней никто не упоминал, и Джульетта часто задумывалась о том, что произошло с этой женщиной. Она решила для себя, что жена Эймоса умерла, поскольку поблизости ее явно не было, но оставалось невыясненным, когда и как это случилось.
Оказалось, однако, что дагерротип был семейным портретом, на котором отец сидел в центре, положив руки на колени и держа шляпу в руке; за ним стола мать и ее рука покоилась на плече отца. По обеим сторонам скамеечки, на которой сидел отец, стояли маленькие мальчики, а перед более высоким из них стояла маленькая девочка. На коленях отца приютился маленький ребенок, пол которого нельзя было определить, так как младенец был одет в чепчик и длинное белое платьице. Все они напряженно смотрели перед собой.
Джульетта заинтересовалась снимком. Она подумала, что это, должно быть, семья Эймоса Моргана. Мужчина с суровым взглядом, усами и густыми бакенбардами — это, наверное, его отец, а бледная тонкая женщина — его мать. Мать выглядела слегка испуганной, может быть, под впечатлением самого процесса получения снимка при помощи хитроумной новомодной машины. Генриетта говорила, что Эймос был моложе, чем ее муж, значит, Эймос здесь меньший из мальчиков или даже младенец. Но ей трудно было узнать его в любом из этих детей. Девочка, конечно, была Франсэз.
Джульетта с трудом оторвалась от разглядывания снимка и подошла к большой кровати. Она положила подзор на чемодан, лежавший возле кровати, потом сняла верхнее покрывало и сложила его на подзор, затем начала снимать с постели простыни. Это занятие очень смущало ее, потому что кровать принадлежала Эймосу, а она как будто бы делала что-то неприличное. Девушке это казалось слишком интимным делом, чтобы делать его для чужого человека. Таким следовало бы заниматься кому-нибудь более близкому для Эймоса, скорее всего, какой-то женщине — партнерше в жизни и в постели.
Джульетта торопливо закончила свою работу и вышла из комнаты. Затем она быстро прошла через комнаты Итана и Франсэз и также собрала в них белье. В этих комнатах она уже так не нервничала. Комнаты были столь же скудно обставлены, как и комната Эймоса, не было ничего лишнего — ни безделушек, ни украшений, которые могли бы добавить уют и что-то личное.
Раньше Джульетта думала, что ее комната скромно обставлена только потому, что она ничья и там давно никто не жил. Но оказалось, что ее комната мало отличалась от спален членов семьи. Более того, едва только Джульетта разместила свои вещи, как ее спальня превратилась в куда более уютное жилище, чем комнаты остальных обитателей дома.