Семейные тайны
Шрифт:
И уже слышит упреки. Даже тех, кто ему чем-то обязан или обязан всем, что имеет, и крепко сидит в своем кресле, словно шах,- упреки в измене, а кое-кто уточняет, что чуть ли не нации он изменил, народу своему!..
"А мы-то надеялись, что придет твой черед, и ты еще покажешь всем, на что способен, и мы воспрянем с тобой! А ты исподтишка, с низменными умыслами! Лишь гримасы твои видим, желчные слова твои слышим! И то тебе не нравится, и это!.."
А может, никаких упреков, если узнают? Расул - такой, как сейчас, им был бы понятен, и даже зависть,- пока можешь-де, бери, чтоб потом было что вспомнить и не жалеть.
Но жизнелюбивая зависть к удачливому тех,
– много у него свояков...), волшебная пристань, куда в нетерпении стремительно причаливает твой челн (при соблюдении, разумеется, строжайшей тайны и этики, чтоб не дразнить ни низы, ни верхи), заглушается упреками, и они больно бьют Расула, ибо мечты земляков, еще недавно реальные, что именно он вытащит их из безвестности, способны, не питаемые надеждой, исчезнуть, уступая место недовольству и ропоту.
И самый ощутимый удар - что стал чужим, оторвался от родной почвы, предал отчий край: не понят там, где застрял, исторгнут теми, кто с чего-то озлоблен, и вспыхивают временами надежды, что Расул рано или поздно ЯВИТСЯ.
"А говоришь еще на нашем?
– спросил его как-то земляк, прибыв в его чужбину.- Да? Быть не может!.. А то,- предложил всерьез,- могу тебе учителя порекомендовать..."
Ведь прав - забылось и то, что знал: только на рынке, куда затащит иногда Лейла и где торгуют вечно небритые земляки (а цены!!), и заговорит; а дома, да и прежде, когда жили на родине,- ведь не на своем, или смесь: мол, а почем в родном краю эта налитая медовым соком хурма? пробудить патриотизм в широченной кепке? а на кончике языка: "Знаешь ли, кто я?" - будто помнит кто Расула! и в ушах лепет племянника Лейлы, сына старшей ее сестры, какое-то мудреное у него имя:
"А он говорить по-нашему не может!"
И неловкость. Отец, знаменитый поэт-выскочка Аскер Никбин, свояк Расула, как закричит на сына: "Эшшей!", ласково, не грубо звучит в его устах вислоухий, существо мирное, выносливое и терпеливое, и сын умолкает, не отводя, однако, удивленных глаз от дяди, которого почитают, а он как-то странно, по-чужому произносит обычные слова, во дворе у них такое не простят, засмеют, дразнить будут.
Не спорить же с ребенком?
Впрочем, в те далекие годы обходилось: державный язык вполне удовлетворял служебные, деловые и даже семейные потребности в общении, и меж собой, они с Джанибеком, к примеру, часто изъяснялись не на своем (или смесь).
Был, правда, с Расулом однажды, еще до взлета и пышных проводов (а может, в канун побега?), курьез, точнее - конфуз, когда он решил, прибыв в захолустье, щегольнуть знанием родного языка. Но подвело проклятое ударение (и не ударение вовсе, а особая мелодия слова): не так произнес, будь оно неладно, это слово, и смысл тотчас чудовищно исказился. Спросил у почтенной труженицы, а вокруг сгрудились сельчане, и муж ее тут, и дети ее взрослые, пытливо внимают приезжему столичному начальничку, он казался им солидным, а тут мальчишка перед ними, петушок петушком, весело так, прыг да скок, поздоровался со всеми за руку и к ней обращается, как, мол, самочувствие и с кем дети Ваши,- и рукой на них показывает,- живут, желая, очевидно, услышать, что она премного благодарна властям, каждый из ее детей имеет свой дом, свое хозяйство, и вот тут ударение Расула подвело: вместо "с кем Ваши дети?" невзначай получилось "от кого Ваши дети (на свет уродились)". Женщина, покраснев, потупила
Джанибек знал об этих общениях Расула с народом, модно было. Помнится, Расул тогда как бы над Джанибеком был, предлагал ему на выбор для закрытой его епархии из собственного разветвленного питомника крепких молодых ребят, и когда Джанибек стал главным (все буквы, устремленные кверху, заострены), копировал Расула, то у него встречи получались пышнее, помпезнее: чего-чего, а говорить с народом Джанибек умел, в этом ему не откажешь, хотя и у него однажды прокол вышел, тоже с почтенной труженицей (о чем Расулу младшая сестра Лейлы рассказала, Асия), но иного свойства, ибо с языком Джанибек в ладах.
Выезжает он в камышовые свои плантации, окруженный свитой, целый спальный вагон, по два человека в каждом купе, прицепляется к составу, тут и помощники, и новомодный певец, мечтающий стать космонавтом, и поэт, и всякие журналисты, вооруженные кто чем попало от телеаппаратуры и вечного пера до шариковой ручки (а кто и телохранитель с миниатюрным пистолетом, спрятанным в кошелек), так и строчат, заполняя репортажами эфир и страницы местных газет (однажды в такой поездке оказались сразу два свояка Расула: один - Аскер Никбин, по части поэзии, другой - Махмуд как тележурналист).
Приблизился Джанибек к толпе сельчан, прицелившись в седую женщину в цветастом платке, о здоровье ее интересуется, как,, мол, житье-бытье. А она будто ждала, чтоб про заработки ее спросили, и бойко сыплет цифрами, единицы с нулями. Как по маслу слова ее в душу Джанибека вливаются, МОИ ЗАСЛУГИ, с чего-то он думает.
– И куда тратится это несметное богатство?
– перебивает ее в надежде услышать и про дом, который они построили, и про "Жигули", которые приобрели, и про всякие иные удобства, а она, еще не поняв, что перед нею сам Джанибек, удивленно вскидывает брови.
– Как куда?!
– говорит.- Ты что же, не из здешних? Сынок у меня в институт документы сдал, все деньги и уйдут туда, ведь иначе не поступишь!..
Ответ ошпарил (и разгневал), и Джанибек резко пошел от нее прочь, и свита за ним, мельком бросил грозный взгляд на тележурналиста, и тот понял: стереть пленку!..
Чем бы еще,- думает Расул, вспомнив про курьез, приключившийся с ним, и про джанибековские дела, рассказанные ему,- удивить-огорошить земляка, которому все одно: что Джанибек, что Расул,- скорее бы
распродать товар... Лейла уводит мужа от широченной кепки,- узкое худое лицо, жесткая щетина, одно удовольствие такую бороду опасной бритвой брить.
В сущности, ни в чем у Расула с Лейлой нет нужды, вдоволь всякого повидали на чужбине, диковинных даров, и даже повар был выписан (по совместительству контролер Расуловых дел и дум), а свояк, все тот же Аскер Никбин, шутил:
_ А я бы мечтал у тебя там поваром быть!
– в заморском краю, где высокие горы да океан.
– Не ты один,- ответил ему Расул.