Семейные тайны
Шрифт:
Старое кончилось, а с ним ушло нечто такое, что казалось нетленным и вечным,- чужие лица, так похожие на твое, чужие речи, так понятные тебе,- это и ты, это и кто-то другой, чужой, И ТЫ ИЗГНАН.
"Но какой на улице нынче век?" - вопрошает слепой не понимая, что с ним и где он. Да, что толку - тем более что дома, и тот, что розово светится на солнце, v другие - высотные и полукругом растянувшиеся вдоль улицы имени... и многажды изменят имя!..- назван г народе Китайской стеной,- целы?..
Улягутся страсти, когда наступит новый
И все же: что бы ни случилось - ничто не берет Джанибека, так и бежать им наперегонки, Расулу и Джанибеку: то Джанибек вырвется вперед, а раньше Расул, а потом, как обойдет его Джанибек, ветер вдруг ускорение ураганное придаст ногам Расула и... вот уже впереди снова Джанибек!..
Бег и прочее - забавы: выгонишь в дверь - влезет в окно, а в резерве еще и антресоль, а то и чердак с маленьким окошечком.
И второй отъезд Расула.
Это были скромные семейные проводы, но как радовался Расул, что наконец-то вырвался (из лап Джанибека?), и былая энергия кипела в нем.
Лейла опьянела, сияет, ушли и сгладились морщины на красивых губах, которые все чаще были плотно сжаты, ибо крепилась, чтоб не наговорить дерзостей Расулу,- как он мучился, что скован, связан, загнан в тупик, ей не верилось, что Расул сумеет обойти Джанибека.
Разлука затянулась, кто б мог подумать?.. Лейла не пожелала ехать, да и Расул не уговаривал, хотя странно ему, что Лейла отпускает его одного, прежде непременно б поехала с ним, но мысль эта - как легкое дуновенье.
– Нет, нет, поезжай один,, от дохнем друг от друга,- заморочил он ей голову своими снами, особенно последним, когда "горько плакал", и эти его вскакивания во сне, бесшумные взрывы, растет гигантское облако над головой, и вспыхивают, сразу загораясь, дома: пусть уедет, может, успокоится, как думает Расул за Лейлу, объясняя ее холод, но ни его не тянет к ней, все силы и соки плавятся в думах (и о Джанибеке), какой-то рубеж, критический возраст: как повернется судьба и куда приведут пути-дороги? взлет? застой? в тупик?..
И Лейла не подает знака, мирные, вполне семейные отношения, ОНА БЕЗУПРЕЧНА и Расул вздыхает, ибо кажется ему, что где-то впереди, уже близко, ждет ее угасанье (как она перенесет?), что ж, пора,- он привык думать за жену. ТЫ НЕ МОЖЕШЬ НИ В ЧЕМ УПРЕКНУТЬ МЕНЯ, и зреет в нем нечто, создавая иллюзию свободы, и неясные, но отчего-то приятные чувства шевелятся в душе.
"Но учти,- ему Лейла однажды, и от ревности во взгляде пронзительный гнев, а Расул видит себя в овальном зеркале, что висит в прихожей, глупая улыбка на лице,- да, учти, если что-то у тебя случится, знай, что у меня уже случилось!"
Слишком многое их объединяет, он ухожен, выглядит моложе своих лет. "Это заслуга Лейлы",-
Так и мечется (один ли он?) меж тщеславием, мечтая о власти, так и манят вершины, и любовью, движимый ненасытным голодом (и жаждой). ЧТО Ж, ТЫ И СОХРАНИЛА МЕНЯ МОЛОДЫМ, ТЫ И СОСТАРИШЬ, ЧТОБ ВЫГЛЯДЕЛ НА СВОИ ГОДЫ.
Но последним сном Расула был иной, о чем он умолчал: Асия приснилась, самая младшая сестра Лейлы, а с нею, свояченицей, и родичи, которые, ждут не дождутся, чтобы Расул... впрочем, никто никаких надежд уже не связывает с ним, это ему кажется, что он еще скажет свое слово,- да, приснился вовсе не дом, который розово светился, а род, клан, их семейство, собранное вместе, свояки.
Ильдрым, муж Асии, встал на трибуну, и голос его гулко отдается в пустом зале, где сидят сестры; не те, давние, молодые, когда ничто не предвещало ни полноту, к которой оказались предрасположены белотелые красавицы - нечетные сестры, и Лейла тоже, и в два ряда складки на подбородке (и у Лейлы!), ни холодную горделивость, когда и ты сам, глядя на сестер, начинаешь надуваться, и гордость распирает тебя, и боясь, что не вместит тебя дом, выскакиваешь, пока еще проходишь в дверь, на улицу, чтоб поостыть, успокоиться, и оседаешь, становясь похожим на всех, что спешат после трудового дня домой (если уже вечер). И свояки здесь сидят вдоль стены, а Ильдрым, жестикулируя руками, разглагольствует о "нашем роде", который чуть ли не государство.
"Только некому,- дразнит он с трибуны,- хлеб сеять да землю бурить?"
(Кто ж это говорил?
– мучительно вспоминает во сне Расул. и не может вспомнить.)
"Почему некому?!" - кричит Айша, черная как смоль (четные - все чернушки), и рвется на трибуну, но ее, их вождя и лидера, сестры не пускают, опасаясь, что Ильдрым ударит, вцепился в нее и Расул. "Но почему я ее держу?" - думает он, продолжая держать, ни за что не отпустит.
"Некому, некому!.." - стращает Ильдрым, и голос его гремит в зале.
"А ты сам?!
– кричит Айша Ильдрыму, губы у нее исказились.- Ты же у нас,и торжественно,- рабочий класс!" - и опять рвется на трибуну.
А Ильдрым еще пуще дразнит своими выкриками: "Да, некому!" - лицом не похож, осунувшийся, а Расулу запомнился широколицым, всегда чисто выбритый, улыбнется - и жар источают его добрые глаза, а здесь и худ, и оброс.
И трибуна вдруг оказалась нефтяной вышкой, и ее стало качать, и чем больше качает, тем она выше, вот-вот упрется и прошибет потолок.