Семейный экипаж
Шрифт:
«У неё огромное, горячее сердце. Оно крепкое, если ему не мешать. Люди пробиваются к нему. Если задеть его неосторожно, оно может остановиться. Скажи людям, чтобы они берегли сердце Земли. Ты им скажешь?»
«Я им скажу обязательно!»
«Говорить мало: ты должен сберечь сердце Земли».
«Один?»
«Нет, конечно. Хороших людей много. Если вы сохраните сердце Земли, оно будет жить долго-долго».
«Вечно?»
«Не знаю. Ночами я простираю ветви в небо, вижу и чувствую звёзды, постигаю их свет и пути.
«Мы не дадим ей погаснуть!»
«Я верю».
«Скажи, Лиственница, кто это шумит в твоих ветвях?»
«Птицы большие и малые, как бабочки. Их так много, что я сбилась со счёту. Без них я не жила бы так долго. Я знаю: без меня им будет худо, и живу».
«А одинокий орёл-могильник?»
«Сейчас он здесь. Дремлет в брошенном вороньем гнезде. Слышишь, он переступает с ноги на ногу, отчего гнездо крошится и трещит?»
«Почему он не построит себе орлиное гнездо?»
«Я спрашивала почему. Он говорит: «Представь себе, я построю орлиное гнездо. Но для кого? В нём не будет орлят. А без орлят — гнездо не гнездо».
«В твоём теле сидит наконечник стрелы. Хочешь, я выну его?»
«Во мне сидит много железа, и от этого тело к непогоде болит. Но вынимать железо не надо: оно срослось со мной».
«Почему так много в тебе железа?»
«Потому что я заслоняла людей от него, чтобы они были живы».
Налетает ветер, отчего хвоя лиственницы искрится и переливается и яснее ясного из поля доносятся голоса машин.
Нурлан что есть духу бежит туда,
Глава одиннадцатая
ПАУТИНКА
Ранней осенью, когда хлеб в полях убран и приезжие механизаторы разъезжаются по городам, в степной посёлок приехала автолавка — грузовая машина с магазином, кузовом под крышей.
Нурлан с родителями стоит позади толпы и видит одни спины и затылки.
Чем там торгуют?
Отец сажает его на плечи, как на первомайском параде. Мир сразу раз-двигается-раздаётся, и дышать становится легче.
А в глубине магазина-кузова, как поленья в русской печи, пылают красками золотые платки с красными журавлями — накидки на телевизоры. Кроме них, если присмотреться, всякого товару видимо-невидимо. Продавщица, немолодая женщина с обветренным лицом, еле успевает рассчитываться с покупателями и то и дело кричит:
— Сдачу возьмите!
Мелочь она кидает в коробку из-под леденцов, а бумажные деньги кладёт на ящик и, чтобы их не унесло ветром, придавливает камнем-голышом.
Накидки, как золотые птицы, выпархивают из рук продавщицы, где голоса родительских комбайнов, на закатное солнце. Опутанное хлебными колосьями, оно трепещет красным карасём, выброшенным из озера в сухую степь, и в горячих токах воздуха кран солнца бугрятся и растекаются к ногам мальчика.
— Всё! — объявляет она. — Улетели журавлики.
Продавщица так расхваливает остальной товар, что Нурлан удивляется: почему родители ничего не берут?
Он чувствует, что они собираются идти домой подальше от шума, и тянет:
— А я сейчас игрушку или книжечку выберу-уу. Ох, и выберу-уу!
Но игрушек и книг нигде не видать.
А груда денег растёт и клубится и всё норовит разлететься из-под камня-голыша.
— Того, чего нам надо, я не вижу, — говорит отец. — Домой пойдём.
Мать просит:
— Постоим ещё!..
Нурлану тоже охота подольше побыть на людях. Вот он видит Богдана и Светлану. Отсюда, сверху, с отцовских плеч, они кажутся маленькими, и мальчик покровительственно машет им рукой. Богдан по обыкновению не замечает его и, заложив пальцы за борт пиджака, что-то важно говорит Светлане. А Светлана в очках — она, наверное, просто не видит Нурлана, не различает его оттуда.
«Ээх! — думает Нурлан про Богдана. — Такой молодой — шесть лет, а уже в пиджаке ходит. Что дальше-то будет? Может быть, он роль какую-нибудь получил у Натальи Николаевны — у королевы?.. Вживается в эту роль».
А где она — королева-то?
Нурлан смотрит на облака. Они близко — тихие, рыхлые, — с утра закрыли солнце, собираются, да, пожалуй, сегодня так и не соберутся пролиться дождём.
— Что вы, облака, там делаете? Дождик задумали? Эх вы, облачонки! — мысленно и вслух разговаривает с ними мальчик. — Погодили бы пока. Вон народу сколько на площади.
Отец опускает Нурлана па землю, и облака сразу уходят высоко-высоко.
— Не люблю я в очередях стоять. Не моё это занятие, — говорит отец.
— А я разве люблю? — Мать берёт его под локоть, снизу вверх заглядывает в лицо, смеётся громко, и все трое идут вдоль толпы — то ли домой, то ли в кино на дневной сеанс, то ли гуляют, чтобы людей посмотреть и себя показать.
По пути они встречают приезжего из города — того самого, что снят с мамой на одной фотографии, а в страду работал шофёром. Сейчас он в пиджаке из искусственной кожи, потрескавшейся от жары. Лицо загорело дотемна, волосы выгорели добела и словно поредели.
Он первый подаёт руку матери, потом отцу и шутливо пожимает ладошку Нурлану.
— Свети, малыш! — говорит он, улыбаясь изо всех сил, отчего мальчику кажется, что приезжий вот-вот чихнёт. — Славное имя.
— Папа придумал! — радуется Нурлан и смотрит на отца. Но тот почему-то не радуется.
— Да?.. — рассеянно спрашивает приезжий. — А я уезжаю.
Приезжий краснеет на глазах, достаёт из внутреннего кармана пиджака что-то завёрнутое в бумагу и подаёт матери.