Семейный отдых в Турции (сборник рассказов)
Шрифт:
Он давно уже слился с Френки, Петр Петрович Травянский, он стал его плотью, его сутью, его тенью, его толмачом в человеческом мире, хотя Френки по-прежнему не подпускал его к себе, злобно шипел и выпускал когти. Васечка с Баксом уже давным-давно отошли на дальний план и, если честно, только мешали хозяевам, но все-таки они были нужны в доме для "биологического равновесия", для того, чтобы Френки не чувствовал себя одиноким. Васечка с Баксом жили теперь душа в душу, Васечка не придавливал Бакса и не претендовал на его территорию, Бакс свободно приходил к Васечке в гости, и они, лежа вместе на подстилке, грея друг друга, коротали время. Васечка, положив голову на лапы, тяжело вздыхал, щурил глаза и вспоминал свое светлое прошлое: поездки
Жизнь, в общем, шла. И главное было - удержаться в ней, не упасть в яму, а потихоньку скатиться в старость, а там уже будет не страшно, там близко финиш - у Васечки с Баксом он наступит раньше, чем у хозяев, но все равно они оба ощущали беспокойство по поводу завтрашнего дня: вдруг что-то произойдет, что-то изменится?
Этого, собственно, через некоторое время стали бояться и Инна Михайловна с Петром Петровичем, и когда беспокойство подступало к ним, они садились на кушетку рядом и, обнявшись, долго сидели, не говоря друг другу ни слова, уставившись глазами в пространство: они пробовали просчитать свое будущее, но будущее было туманно, ничего в нем не разглядеть, и тогда Петр Петрович ловил себя на мысли, что ждет очередного звонка от очередной "кошечки", и начинал страдать - по-настоящему страдать, испытывая муки ревности, когда этого звонка долго не раздавалось. Он старел буквально на глазах, лицо его покрывалось мелкими злыми морщинами, ноги и руки опухали, спина сгибалась вопросительным знаком, но он снова становился самим собою, когда звонок раздавался...
А потом он опять невидящими глазами начинал искать в тумане цель, часто моргал, стирал пальцами с век слезинки, гасил в висках заполошный стук, этот стук был ему очень неприятен. Петр Петрович косился на Инну Михайловну и ловил себя на мысли, что она тоже здорово постарела.
– Вот так и идет жизнь, - шевелил он губами неслышно, - вот так она и проходит. И ничего после неё не остается...
...Недавно я узнал, что Петр Петрович все-таки купил себе второй джип - также "мерседесовский", хотя и не такой шикарный, как первый, - без серебристого свечения и золота на ободах, но тоже очень хороший. Кот заработал. И заработает еще, если позволят силы, возраст и здоровье. И на машину, и на квартиру. И на... что там ещё созрело в головах у его хозяев?
ДАЧНОЕ ОГРАБЛЕНИЕ
В конце октября неожиданно зарядили морозы, нитка термометра на градуснике упала до минус десяти, хрустящий, похожий на крупу снег быстро задубел, прилип к земле, сверху ещё навалил снег, пушистый, плотный, и вся земля, дома и дороги в конце октября выглядели уже как в декабре либо в январе - все свидетельствовало о том, что вряд ли тепло вернется на эту землю.
Настроение от этого было тоскливым, внутри словно бы проснулась застарелая боль, от неё становилось нехорошо, в горле першило, как при сильной простуде, и Буренков, собравшийся было поехать на дачу, отложил в сторону сумку, вяло покрутил головой - ехать никуда не хотелось.
Но вместе с тем ехать надо было - в Подмосковье появилось полно всякой разбойной нечисти. Особенно бомжей, которые лавиной, будто саранча, оседают на дачах, громят и крушат все подряд. Полный беспредел. Милиция занимается в основном участившимися убийствами, на раскуроченные дачи уже почти не обращает внимания, выезжает неохотно, протоколы старается не составлять, а от пострадавшего бедолаги дачевладельца норовит отделаться как можно быстрее.
Так что за город ехать было надо, может быть, даже остаться там на ночевку, чтобы показать разным шустрым "квартирантам", что дача находится под присмотром,
В общем, ночью в поселке было страшно. Хотя Москва находилась совсем рядом - в тридцати пяти, от силы сорока минутах езды. Буренков вздохнул, положил в черную, с молниями сумку, украшенную трафаретной надписью "SANACO", полбуханки бородинского хлеба, немного бельгийской формованной ветчины, разделанную селедку, завернутую в прозрачную продуктовую бумагу, четыре яйца, немного чая в стеклянной баночке, пару крупных кусков сахара, который в его детстве за синюшный цвет и крепость звали глутками, несколько вареных картофелин, потоптался немного в прихожей, словно бы о чем-то жалея, и отбыл за город.
Через пятьдесят пять минут Буренков сошел на заснеженную платформу подмосковного поселка.
Слева, если повернуться против хода поезда, в сторону Москвы, располагались высокие девятиэтажки, увенчанные усатыми телевизионными антеннами - такие же со всеми удобствами дома, как и в Москве - в этих домах жили многочисленные работники Внуковского аэропорта, справа начиналось огороженное заборчиками разного калибра полудачное-полудикое пространство, летом и осенью пахнущее яблоками, капустой, травяной и грибной гнилью.
Буренков крякнул, когда за воротник ему шмыгнула резкая проворная струйка ветра, опустил уши старой кроличьей шапки, в которой всегда ездил на дачу, и аккуратно, стараясь не поскользнуться на обледенелых ступеньках лесенки, ведущей с платформы вниз, спустился на гладкую, недобро поблескивающую ледовыми темнотами тропку.
Через десять минут он был на даче, отомкнул ключом калитку, толкнул её плечом, но калитка не открылась. "Примерзла, зар-раза", - недовольно подумал он, передернул плечами - мороз забрался под куртку, - толкнул посильнее, но калитка опять не открылась.
Третья попытка также не увенчалась успехом.
Только теперь Буренков понял, что калитка заперта изнутри - в узкую щель он разглядел сваренный из толстой стальной проволоки крючок. "Это что же... Что это значит?" - заволновался Буренков, затопал ногами по обледенелым натекам, образовавшимся под косым козырьком, накрывающим калитку. Она опять не открылась. Да и не могла она открыться, раз её кто-то запер изнутри.
Кое-как он перелез через забор. Неловко спрыгнул и едва ли не на четвереньках переместился к калитке. Она действительно была закрыта на крючок.
– Ох ты господи!
– убедившись в том, что это сделали злоумышленники, прошептал Буренков, кинулся к одной веранде - той, что была побольше и выходила на бетонную дорожку от калитки.
Веранда была вскрыта. Замок на двери сорван, погнут и брошен на пол. Замок этот был накладной, и неведомые умельцы выбили его довольно легко: шурупы там стояли слабые, коротенькие, вылетели без особого нажима. В двери, ведущей внутрь дачи, было разбито стекло. Буренков приложил руку к сердцу, словно боясь, что оно выпрыгнет, и пытался удержать его. Он заглянул через стеклянный пролом в комнату, оттуда на него дохнуло холодом, сыростью, чем-то кислым. Он вгляделся - на пол было что-то вывалено: то ли капуста из бидона, то ли огурцы из банки, - в сумраке не разобрать. Во всяком случае, от этой кучи шел кислый запах.