Семейный пикник

Ролле Элизабет

— Надеюсь, она будет проводить время в баре, а насчет прогулок просто так сболтнула.

Роджер был более сдержан, однако казалось, что приезд Луизы обрадовал его столь же мало, как и Патрика. Когда Гловер, заходивший в ее номер и видевший, как она распа­ковывала вещи, сказал, что Луиза привезла горные ботинки, Роджер и Патрик помрачнели одинаково.

Вечером мужчины собрались в ресторане; вскоре к ним присоединилась Луиза, одетая в элегантное вечернее платье. Из присутствующих женщин она, бесспорно, была самой красивой. Пышные белокурые волосы, волной падающие на точеные плечи и обнаженную спину, с боков были подняты вверх, открывая маленькие, изящной формы уши, и крупными локонами вились надо лбом. Немного вздернутый носик придавал лицу что-то очаровательно-ребяческое; она, несомненно, знала об этом и держалась с откровенной кокетливостью, но была достаточно умна, чтобы не переигрывать. Выглядела она лет на двадцать, хотя в действительности была старше двадцатитрехлетнего Патрика. Патрик обладал такой же белокурой шевелюрой; его густые, чуть вьющиеся волосы были чуть длиннее, чем принято для мужчин, а красивое про­долговатое лицо со светло-карими глазами носило отпечаток некоторой изнеженности. Семейное сходство с Роджером, темноглазым и темноволосым, просматривалось в одинаково правильных чертах лица — у Патрика более тонкого и нервного. При том

же росте Роджер казался более массивным, а его манере держаться была присуща спокойная уверенность, отличавшая его от порывистого и неуравновешенного Патрика. Третий мужчина, Фрэнсис Гловер, лет тридцати пяти, с креп­кой, по-спортивному подтянутой фигурой, принадлежал к людям, которые редко играют первую скрипку, зато вполне способны быть как надежным другом, так и опасным врагом: глубоко посаженные цепкие серые глаза свидетельствовали об упорстве и решительности, соединенных с умом, возможно не слишком быстрым, но пытливым и основательным. Четвертым был доктор Джеральд Бэрридж.

Патрик ушел танцевать первым — он любил развлекаться. Луиза выразительно посматривала на Роджера, но тот делал вид, будто не замечает ее призывных взглядов.

— Что мы будем делать завтра? — поинтересовался Гловер.

— Я хочу показать Патрику пещеру, которая напротив сквозной, — ответил Роджер. — Отправимся утром, часов в восемь. Вы пойдете?

— Нет, спасибо, этот маршрут для меня не представляет интереса, я там был в прошлом году.

— А вы, мистер Бэрридж?

— Тоже нет, собираюсь спуститься в город.

— Вас, Луиза, я не приглашаю, — самым естественным то­ном сказал Роджер. — Дорога длинная, а вы бы устали, к тому же в пещеру надо спускаться по веревке. Мистер Бэрридж, как вы считаете: долгая прогулка Патрику не повредит?

— Думаю, что нет, но, если он все-таки начнет прихрамы­вать, возвращайтесь. Надеюсь, однако, что этого не произойдет.

Бэрридж привычным жестом пригладил свою короткую каштановую бородку, и в его голубых глазах промелькнула сдержанная усмешка — он прекрасно понимал, что основной причиной любезного приглашения Роджера провести две не­дели в горах вместе с ними является Патрик. Бэрридж был преуспевающим хирургом, имеющим собственную клинику, и нанять его в качестве сопровождающего лица для бывшего пациента было невозможно независимо от размера предло­женной платы, поэтому Роджер, будучи человеком умным, просто пригласил его отдохнуть вместе с ними, воспользо­вавшись тем, что доктор Бэрридж был заядлым альпинистом и обожал горы; правда, на сей раз из-за Патрика поездка превратилась всего лишь в увеселительную прогулку, однако оба Карлайла были Бэрриджу симпатичны, и потому он согласился.

В свое время Патрик из-за сложного перелома провел в его больнице два месяца; к Бэрриджу он попал уже после того, как кости срослись неправильно, — и он едва ходил. Бэрриджу пришлось снова его оперировать и потом еще долго возиться с его ногой, чтобы избавить от хромоты. Поначалу нетерпеливый и избалованный пациент изрядно донимал его своими капризами, и лишь профессиональный долг заставил Бэрриджа продолжать лечение. Когда Патрик в приступе раздражения через две недели после операции заявил Бэрриджу, что его специально держат так долго в больнице, тот не на шутку рассердился и ответил, что, напротив, прилагает все усилия, чтобы как можно скорее от него избавиться. Вместо того чтобы окончательно разозлиться, Патрик вдруг засме­ялся и вежливо извинился. Бэрридж тогда был несколько удивлен, но познакомившись с ним поближе, понял, что Патрик, невзирая на свои выходки, редко ссорится с кем-нибудь всерьез: у него был легкий нрав, и при желании ему всегда удавалось наладить отношения с человеком, которого он задел, причем это получалось очень естественно, без осо­бых усилий. В дальнейшем Патрик больше не предъявлял Бэрриджу претензий, зато постоянно жаловался, что устал лежать, и совсем по-детски буквально вымогал разрешение встать; заранее зная, что Бэрридж откажет, он, услышав отказ, каждый раз искренне огорчался.

На столике он держал фотографию рыжеволосой синеглазой девушки, однако навещал его — очень часто — один Роджер. Из случайно услышанного обрывка телефонного разговора Бэрридж понял, что Патрик сам против того, чтобы она приезжала сюда, а вскоре догадался и о причине: Патрик был еще слишком молод и самолюбив и не хотел показываться своей девушке в таком беспомощном состоянии. Патрик любил поболтать, и вскоре Бэрридж уже знал, что девушку зовут Джемма Кембелл, что она шотландка и живет в Эдин­бурге, а познакомились они год назад, когда она приезжала в Лондон к родственникам.

Бэрридж был предупрежден Роджером о том, что Патрик плохо переносит вид крови, и старался ненароком не вызвать у того тяжелых воспоминаний, однако после месячного пре­бывания в клинике сама больничная обстановка стала тяго­тить Патрика; дело было уже не в капризах или дурном наст­роении, ему действительно было плохо. Причина этого, по-ви­димому, крылась в сложных ассоциативных связях; Патрик вообще с предубеждением относился к больницам, за свою жизнь ему дважды (первый раз сразу после самоубийства отца, второй - после охоты, куда его затащили приятели) приходилось подолгу лечиться в психиатрической клинике, воспоминания об этом были крайне неприятны сами по себе, а кроме того, связывались в его памяти с первопричиной бо­лезни. В результате Бэрридж был вынужден попросить Родже­ра привезти для консультации психиатра, у которого Патрик лечился, и тот заявил, что пациенту необходимо немедленно покинуть клинику. Бэрридж оказался в затруднительном положении: с одной стороны, держать Патрика в больнице ста­новилось опасно, с другой — если прекратить лечение и от­пустить его домой, он останется хромым. Опасаясь нервного срыва, Бэрридж все же решил уступить настоянию доктора Рэморни и сказал Роджеру, чтобы завтра утром он забирал Патрика - гипс с ноги был уже снят. Пока Бэрридж обсуждал положение с Роджером и доктором Рэморни, наступил вечер. Доктор Рэморни зашел еще раз взглянуть на Патрика, потом вышел настроенный очень мрачно и потребовал, чтобы ночью при нем дежурила медсестра. Сам Патрик, чувствуя, что нахо­дится на грани срыва, просил Роджера увезти его сейчас же, однако пускаться с ним в путь ночью Бэрридж считал нера­зумным, вместе с тем он полностью разделял тревогу психиатра и боялся оставлять Патрика на ночь в больнице. В итоге он предложил Патрику провести эту ночь в своем доме, расположенном рядом с клиникой. Патрику было уже все равно, где находиться, лишь бы не в больничной палате. В доме Бэрриджа он сразу почувствовал себя лучше. Бэрридж спе­циально устроил его в экзотически обставленной комнате, где на стенах висели охотничьи трофеи (свободное время Бэрридж делил между альпинизмом и охотой), а на полу лежала тигровая шкура, сшитая из двух так искусно, что казалось, будто она принадлежала одному зверю-гиганту. Красочные трофеи завладели воображением Патрика; Бэрридж стал рас­сказывать, как охотился в Африке, молодой человек слушал с загоревшимися глазами и потом заявил, что тоже обязательно съездит туда, после чего доктор оставил его одного уже без всяких опасений. Когда утром он заглянул к Патрику, тот спал совершенно спокойно. Бэрридж прекрасно понимал, что отправлять его обратно в больницу нельзя, а бросать лечение на середине ему не хотелось: он обещал избавить Патрика от хромоты и, хотя теперь непредвиденное осложнение снимало с него ответственность, все же предпочитал довести дело до конца. Существенную роль сыграло и то, что Патрик ему нравился, — в итоге Бэрридж предложил молодому чело­веку жить в своем доме, откуда он будет ходить в клинику на процедуры.

На новом месте Патрик освоился очень быстро и столь же быстро выяснилось, что он обладает непревзойденной способностью в поразительно короткие сроки производить полнейший беспорядок в поразительно большом количестве помещений. Бэрридж чувствовал, что в его доме талант Пат­рика еще не раскрылся полностью, — он явно был в состоянии охватить значительно большую территорию. Хотя комнаты для гостей были на втором этаже, Бэрриджу пришлось поместить Патрика на первом (подниматься по лестнице тому было бы тяжело), где находились и его собственные комнаты, о чем он вскоре стал сожалеть: при ограниченности передви­жений Патрик все-таки умудрялся повсюду разбросать свои многочисленные вещи, привезенные Роджером после пере­езда, и перемешать все, что попадало ему в руки; он редко ставил что-либо на место, туда, откуда взял, — пока Патрик жил в доме Бэрриджа, прислуга получала жалованье не зря. Самое скверное происходило, когда Патрик начинал наводить порядок сам, он старался быть аккуратным, но это настолько противоречило его склонностям и привычкам, что было совер­шенно бесполезно и приносило только вред. Обычно подобная процедура сводилась к следующему: Патрик тщательно собирал все, что, как он считал, лежало или стояло не на своем месте, и, поскольку затруднялся определить, куда все это деть, складывал в одну кучу с намерением потом разобрать ее и разложить все по местам, однако до второго этапа дело доходило редко, а в тех случах, когда доходило, Бэрридж с изумлением обнаруживал привычные предметы в самых нео­жиданных местах — у него и Патрика были совершенно раз­ные представления о том, что где должно находиться. В конце концов он попросил Патрика ограничиваться первым этапом, поскольку тогда по крайней мере ясно, где искать пропажу. Патрик каждый раз мило извинялся и предлагал помочь в по­исках, но Бэрридж неизменно отклонял его услуги: ища одну вещь, тот засовывал куда-то несколько. Человека педантично­го Патрик Карлайл мог довести до полнейшего исступления! Бэрридж по натуре и в силу своей профессии был человеком аккуратным, однако не принадлежал к людям, которые счи­тают, что и остальные должны быть такими же, поэтому к по­ведению Патрика относился снисходительно и стоически пе­реносил его пребывание в своем доме. Навещая Патрика, Роджер, прекрасно знавший манеры своего родственника, каждый раз спрашивал Бэрриджа, не слишком ли тот ему мешает, на что доктор вполне искренне отвечал, что привык к его обществу и ничего не имеет против.

Однажды Патрик, как обычно болтая за обедом на самые разные темы, невинно спросил:

— Мистер Бэрридж, как вы относитесь к собакам?

— Смотря к каким. Мне нравятся крупные собаки, — ответил Бэрридж, не подозревая подвоха.

Обрадованный Патрик с милой непосредственностью тот­час заявил тоном скорее утвердительным, нежели вопроси­тельным:

— Тогда вы не будете возражать, если Роджер привезет сюда моего сенбернара?

От такого поворота Бэрридж сначала опешил, а затем философски решил, что к производимому Патриком беспорядку что-либо добавить уже невозможно, и согласился. Прошло три дня, и Бэрридж, у которого в этот период было много тяжелых больных, забыл о собаке и вспомнил о ней только тогда, ког­да вечером, открыв входную дверь, увидел, как навстречу поднимается лежавший в прихожей огромный сенбернар. Новый жилец оказался спокойным и хорошо воспитанным, единственным неудобством было то, что горничная его смер­тельно боялась и отказывалась убирать помещения, если пес гулял по дому, хотя Ник не обращал на нее никакого внима­ния. Он понимал, что находится в гостях, и днем совершенно равнодушно относился к приходу и уходу незнакомых людей, но, если входная дверь открывалась ночью (Бэрриджу случалось возвращаться из больницы очень поздно), Ник шел про­верить, кто это; видя Бэрриджа, он обнюхивал его ботинки, словно желая удостовериться, что тут нет обмана, и нето­ропливо уходил обратно в комнату Патрика. Лаял Ник редко и вообще держался с чувством собственного достоинства, иг­рал только с хозяином и одному ему разрешал катать себя по полу, теребить за уши и шлепать ладонью по морде; Патрику он позволял делать с собой все что угодно. Если его подзывал Бэрридж, Ник подходил, клал тяжелую, лобастую голову ему на колени и ждал, когда его погладят, — больших вольностей посторонним не позволялось.

Увидеть Джемму Кембелл Бэрриджу так и не довелось: Патрик упорно не желал встречаться с ней, пока не поправит­ся, но по телефону говорил часто. У него была привычка не закрывать за собой дверей, и до Бэрриджа, чьи комнаты находи­лись напротив, порой доносились его разговоры. Патрик лю­бил поболтать, а приятелей имел множество, поэтому телефон Бэрриджа бывал занят подолгу. Звонил он и девушкам, но Бэрридж по тону сразу отличал, когда Патрик говорил с Джеммой, даже если он не произносил ее имени.

Полгода спустя Патрик приезжал на контрольный осмотр, и Бэрридж разрешил ему не ограничивать себя в физи­ческих нагрузках, но не рекомендовал заниматься такими ви­дами спорта, при которых возможны падения или прыжки с высоты. Патрик слушал вполуха, а Роджер (они приехали вместе) в отличие от него очень внимательно и задал несколь­ко уточняющих вопросов, чем подтвердил уже сложившееся у Бэрриджа мнение об их отношениях.

Будучи на пятнадцать лет старше Патрика, Роджер забо­тился о нем так, как заботятся скорее о своих детях, чем о братьях, вместе с тем он считал, что не имеет прав, которыми обладают родители, и никогда не заставлял Патрика поступать соответственно своему собственному желанию, если тому хо­телось сделать иначе. Он мог его убеждать и уговаривать, но принуждать силой — нет; то, что у него было средство заста­вить Патрика подчиниться (тот материально полностью за­висел от него), приводило лишь к большей осторожности и тактичности самого Роджера, старавшегося, чтобы Патрик этой зависимости не ощущал. Правда, после скандала со скач­ками Роджер усомнился, правильно ли поступает, практически не ограничивая молодого человека в деньгах и не конт­ролируя его. Смущало Роджера и то, что после неудачи с Луизой Патрик попросил у него деньги, не объяснив толком, на что они ему нужны. Опасаясь, что Патрик снова ввяжется в какое-нибудь сомнительное предприятие, он стал допыты­ваться, для чего понадобилась эта сумма, - Патрик встретил расспросы в штыки, нагрубил и уехал. Через месяц, в течение которого он не подавал о себе никаких вестей, хотя обычно приезжал каждую неделю или по крайней мере звонил, Род­жер решил, что дольше ждать, кто из них сделает шаг к при­мирению, глупо, и поехал в Оксфорд.