Семейный позор

Эксбрайя Шарль

— Правда?

— Да… вы ведь по-прежнему очень дружны с Тони Салисето, не так ли?

— Да…

— Значит, драгоценности у него?

— Возможно.

— Не возможно, а точно… А вы их видели?

— Нет.

— Но Тони предупредил, что вы должны отвезти в Аргентину немало украшений, так?

— Да.

— И вас это не озадачило?

— Тони не задают вопросов, инспектор. И потом, он обещал, что мы поженимся и заживем нормальной, хорошо обеспеченной жизнью… Так с чего бы я стала думать о чем-то еще?

— А следовало… поскольку громадное состояние, которое

предлагает вам разделить Корсиканец, он добыл, убив и ограбив человека.

— И кого же Тони убил?

— Томазо Ланчано. А теперь решайте, Эмма, будете вы с нами заодно или против нас. Я хочу припереть Салисето к стене и отправить на эшафот. Вы его не любите?

Дорада хмыкнула.

— Я вообще не понимаю смысла этого слова.

— В данном случае так оно гораздо лучше для вас… И, коли вы не станете упрямиться…

— То есть, если соглашусь предать друга?

— Короче говоря, вам надо просто взять паспорт и вести себя так, будто мы с вами не виделись…

Пишранд вдруг заметил, что Дорада больше не слушает и старательно отводит глаза, боясь привлечь его внимание к тому, что происходит за спиной. Инспектор почувствовал опасность, но слишком поздно. Он даже не успел встать. Удар пришелся под левую лопатку, и полицейский умер почти мгновенно.

К вечеру комиссар забеспокоился, куда исчез Пишранд и почему он молчит, но все же решил терпеливо подождать до утра, боясь неосторожным вмешательством нарушить планы подчиненного. Однако утром, придя в комиссариат, Мурато узнал, что инспектор по-прежнему не давал о себе знать. Он немедленно отправил Ратьера и Маспи к мадемуазель Сигулес с приказом выжать из нее всю правду.

— И не стесняйтесь в средствах, ребята, я вас прикрою. Главное — узнайте, где Пишранд!

У мадемуазель Сигулес инспекторы наткнулись на запертую дверь, и соседка объяснила, что накануне вечером молодая женщина уехала куда-то и, видно, надолго — в руке у нее был чемодан. Маспи и Ратьер уже собирались уйти, но Бруно, благодаря семейным связям с детства овладевший искусством открывать двери, решил все-таки заглянуть в квартиру беглянки. Ратьера подобная операция не особенно воодушевляла, но он тоже очень любил Пишранда…

Тело своего друга они увидели сразу. На мгновение полицейские оцепенели, но, поскольку оба были еще слишком молоды и не успели закалиться на службе, не выдержали и разрыдались, скорбя о добром и славном товарище. Особенно страдал Бруно, которому Пишранд в какой-то мере заменил отца. Именно он дал парню то, чего не смог Элуа. Потом они позвонили дивизионному. Тот разразился чудовищными проклятиями и пообещал перетряхнуть весь Марсель, но непременно разыскать убийцу своего инспектора. Фотографию мадемуазель Сигулес немедленно размножили, и десятки людей бросились на поиски Дорады. Салисето представил железное алиби, и полицейским пришлось на время оставить его в покое, хотя ни один из гарантов не заслуживал ни малейшего доверия. Однако комиссар Мурато не думал, что Пишранда убила Эмма Сигулес. Во-первых, нож — не женское оружие,

а во-вторых, Пишранду нанесли точно такой же удар, как и Ланчано, и потому, скорее всего, оба убийства совершил один и тот же человек. Из всего этого комиссар сделал вывод, что инспектор шел по верному следу, и, стало быть, от Салисето нельзя отступать ни на шаг.

А Бруно воспринимал поимку убийцы как свое личное дело. Поразмыслив, он решил, что, коли отец согласится помочь, это очень облегчит задачу. И вот ради Пишранда впервые за последние три с лишним года вечером Бруно Маспи направился в отчий дом.

Когда инспектор постучал в дверь, все сидели за столом. Открыла ему Фелиси. При виде брата девушка удивленно открыла рот, и полицейский ласково поддел сестренку:

— Ну, ты по крайней мере не умеешь скрывать своих чувств. И мне отрадно видеть, Фелиси, что все твои тридцать два зуба — в превосходном состоянии.

— Но… он же тут… — беззвучно шепнула девушка.

— С ним-то я и хочу поговорить.

Из гостиной послышался крик Элуа:

— Эй, Фелиси! Да скажешь ты нам наконец, кого там принесло?

Девушка собиралась ответить, но брат, опередив ее, вошел в комнату.

— Это я.

Селестина вскрикнула от радости и страха, а поскольку оба эти чувства смешались в равных долях, звук получился довольно неприятный.

Дед подмигнул внуку, а бабушка с улыбкой спросила:

— Перекусишь с нами, малыш?

Но тут вмешался Великий Маспи:

— Нет, этому господину здесь решительно нечего делать, и я попрошу его не-мед-лен-но уйти, если не хочет, чтобы его вышвырнули вон!

Селестина горестно сложила на груди руки.

— Матерь Божья! Его родной сын! Плоть от плоти…

Бруно, словно не замечая отца, без особого смущения поцеловал мать и бабушку и нежно похлопал деда по плечу. Элуа окончательно вышел из себя.

— Ты что, провоцируешь меня, предатель?

— Я пришел сюда как полицейский, месье Маспи.

— Полицейский — не полицейский, а убирайся поживее, или я так тебя отделаю, что до конца дней своих будешь ходить с перекошенной физиономией!

Бруно подошел к отцу и нагнулся, так что теперь они оказались нос к носу.

— Попробуй меня стукнуть, и как почтительный сын я верну тебе каждый удар с лихвой, а как полицейский возьму за шиворот и отволоку в тюрьму, подбадривая пинками в задницу!

— В задницу?

— Совершенно верно. Именно в задницу!

Элуа повернулся к жене:

— Отличное воспитание! Тебе есть чем гордиться! Парень готов прикончить отца!

Он снова посмотрел на Бруно.

— Ну, валяй, убивай! Чего ты ждешь?

— Я жду, когда ты прекратишь валять дурака!

Великий Маспи опять накинулся на жену:

— А уж до чего почтителен! Вполне понятно, почему ты считаешь его истинным образцом для сестер и брата! Вот что, господин Маспи-младший, к несчастью, я не имею возможности помешать вам ни носить, ни бесчестить мое имя, но я хочу, чтобы вы знали: я больше не считаю себя вашим отцом!

— Неважно!

— Не… Ах ты паршивец! Ну, сейчас тут будет смертоубийство!