Семейство Борджа
Шрифт:
Тогда кардинал Караффа – впоследствии, будучи уже папой Павлом IV, он сам рассказывал об этом удивительном событии – решительно вступил в комнату и, несмотря на струившийся у него по лицу ледяной пот, подошел к комоду, взял из указанного папой ящика медальон и бросился назад. Когда он вернулся, ужин был уже накрыт, гости прибыли, а его святейшество как раз собирался сесть за стол. Издали завидя посланца, папа, необычно бледный, шагнул ему навстречу, кардинал ускорил шаг и протянул медальон, но Александр, не успев его взять, с громким воплем рухнул навзничь и забился в жестоких судорогах. Несколько мгновений спустя с Чезаре, который бросился папе на помощь, случился такой же приступ; действие яда было сильнее, чем обычно: во-первых, Чезаре для верности удвоил дозу, а во-вторых, жара ослабила организм отца с сыном.
Заболевших перенесли в Ватиканский дворец и уложили каждого в его покоях. Больше они не виделись.
Когда папа оказался в постели, на него напал приступ жесточайшей горячки, которую не смогли унять ни рвотное, ни кровопускание, и его пришлось соборовать, однако благодаря прекрасному состоянию организма, казалось, обманувшего возраст, он скончался лишь после недельной агонии, ни разу не позвав Чезаре или Лукрецию, хотя именно они были теми полюсами, вокруг которых вращались его привязанности и преступления. Александр VI умер в возрасте семидесяти двух лет, одиннадцать из них пробыв на святейшем престоле.
Что же касается Чезаре, то либо он выпил меньше смертоносной жидкости, чем отец, либо молодость позволила организму побороть яд, либо, наконец, как утверждают некоторые, он, оказавшись у себя в спальне, тотчас проглотил одному ему известное противоядие, – как бы там ни было, он, не теряя ни секунды перед лицом смертельной опасности, послал за верным Микелотто и другими своими приспешниками, на которых мог положиться, и, распределив их по комнатам, соседствующим с его спальней, приказал главарю ни на минуту не отлучаться от его постели и ночевать рядом на одеяле, держа руку на эфесе меча.
Чезаре лечили точно так же, как папу, однако к рвотному и кровопусканию были добавлены необычные ванны, которых потребовал сам Чезаре, так как слышал, что когда-то они в подобном случае излечили Неаполитанского короля Владислава. В одной из комнат между полом и потолком были установлены четыре массивных столба, образовывавших нечто вроде станка для ковки лошадей; каждый день туда приводили быка и, опрокинув на спину, привязывали ему ноги к столбам. После этого на брюхе животного делали полуторафунтовый надрез, через который вытаскивали потроха, и Чезаре, залезши в этот живой сосуд, принимал там кровяные ванны. Когда бык издыхал, Чезаре вылезал наружу, его оборачивали горячими простынями, после чего, как следует пропотев, он почти всегда чувствовал облегчение.
Каждые два часа Чезаре посылал кого-нибудь справиться о здоровье отца; узнав, что тот скончался, он, несмотря на то что сам находился при смерти, проявил присущие ему силу воли и присутствие духа и велел Микелотто запереть все двери Ватикана, пока слух о смерти папы не распространился по городу. Кроме того, он запретил пускать в покои Александра кого бы то ни было до тех пор, пока оттуда не будут изъяты документы и деньги. Повинуясь его приказу, Микелотто разыскал кардинала Казанову и, приставив ему нож к горлу, велел отдать ключи от папских спален и кабинетов, после чего забрал оттуда два сундука денег, в которых было не менее ста тысяч римских золотых, множество шкатулок с драгоценностями и большое количество серебряной посуды и дорогих ваз. Когда все это было перенесено в покои Чезаре, посты охраны в них удвоили, а затем открыли двери Ватиканского дворца и объявили о смерти папы.
Эта весть произвела в городе страшное впечатление, поскольку, хотя Чезаре был еще жив, его болезнь оставляла место для сомнений: конечно, если бы бравый герцог Романьи, неустрашимый кондотьер, покоривший за пять лет тридцать городов и пятнадцать крепостей, выехал в город на боевом коне с мечом в руке, тогда все было бы более или менее ясно – ведь, как Чезаре признался впоследствии Макиавелли, его честолюбивый ум предусмотрел все на случай смерти папы, кроме того, что он сам будет находиться при смерти. Но он был прикован к постели и лишь обильно обливался ядовитым потом; сохранив способность мыслить, он утратил власть и был вынужден дожидаться развития событий и покоряться им, вместо того чтобы двигаться впереди, держа ход их в своих руках.
Поэтому ему пришлось действовать не по собственному плану, а приноравливаясь к обстоятельствам. Самыми завзятыми его врагами, более других способными наступить ему на горло, были Орсини и Колонна: Чезаре пролил кровь одним и лишил состояния других, поэтому он решил обратиться к тем, кому мог вернуть награбленное, и начал переговоры с Колонна.
Тем временем началось устройство похорон папы: вице-канцлер разослал всем высокопоставленным представителям клира, всем настоятелям монастырей и их собратьям из белого духовенства приказ явиться под угрозой лишения должностей и привилегий, согласно установленному обычаю, вместе с сопровождающими лицами в Ватикан для присутствия на погребении папы. В назначенный день и час все они прибыли во дворец, откуда тело покойного следовало перевезти в церковь Святого Петра и там похоронить. Труп, всеми позабытый, лежал в спальне папы, поскольку все, кто носил имя Борджа, за исключением Чезаре, попрятались, и правильно сделали: немного позже Фабио Орсини встретил одного из них на улице и тут же заколол кинжалом, а в знак непримиримой вражды, в которой поклялись обе стороны, прополоскал рот и омыл руки кровью убитого.
Возбуждение в Риме достигло такой степени, что, когда тело Александра VI уже вносили в церковь, по толпе пронесся один из тех слухов, какие часто возникают ниоткуда в минуту народных волнений, и в траурном кортеже произошла сумятица: охрана приняла боевой порядок, духовенство скрылось в ризнице, носильщики бросили гроб на землю, и народ, сорвав с него парчовое покрывало, смог безнаказанно лицезреть того, кто еще две недели назад вершил судьбы князей, королей и императоров всего мира.
Однако благочестивое почтение к похоронам, которое инстинктивно испытывает каждый и которое сохраняется даже в сердцах у безбожников, взяло наконец верх, и гроб был внесен в церковь, поставлен на возвышение перед главным алтарем и открыт для публичного обозрения, однако тело папы ужасно раздулось, почернело и сделалось бесформенным; из носа у него текла кровянистая жидкость, а из отверстого рта торчал отвратительно распухший язык. Зрелище было настолько омерзительным, от трупа исходило такое зловоние, что, несмотря на обычай целовать на похоронах папы руку, на которой надето кольцо Святого Петра, никто не отважился отдать эту дань благоговейного уважения наместнику Господа на земле.
Около семи вечера, когда сумерки делают молчаливые церкви еще более печальными, четверо носильщиков и двое плотников перенесли труп в придел, где он должен был быть погребен, и сняв его с катафалка, опустили в гроб, последний приют его святейшества, однако оказалась, что гроб короток, и покойник уместился в нем, лишь когда ему подогнули ноги и буквально затолкали кулаками внутрь. После этого плотники накрыли гроб крышкой, двое носильщиков уселись сверху, дабы умять выступающие вверх колени, а другие принялись его заколачивать под шекспировские шуточки, которые часто бывают последней молитвой над телами сильных мира сего. Затем, как утверждает Томмазо Томмази, гроб поместили слева от главного алтаря под довольно невзрачную могильную плиту.
На следующий день на ней обнаружили следующую латинскую эпитафию:
Vendit Alexander claves, altaria, Christum:
Emerat ille prius, vendere jure potest.
В переводе это означает:
Александр продал ключи, продал престол и Христа:
Впрочем, он мог их продать, поскольку прежде купил.
По эффекту, произведенному смертью Александра VI в Риме, можно судить о том, каков этот эффект был не только в Италии, но и во всем мире: Европу мгновенно перекосило, поскольку разрушился один из столпов, поддерживающих политическое здание; кровавая и ослепительная звезда, вокруг которой в течение одиннадцати лет вращался весь мир, вдруг угасла, и страны, внезапно обездвиженные, погрузились на какое-то время во мрак и молчание.