Семейство Питар
Шрифт:
Спору нет, «Гром небесный» — хорошее судно. Но, как у всех английских судов старой постройки, корпус у него длинный и узкий, поэтому чертовски валкий.
Ланнек выбрался на мостик и различил два силуэта: поближе к нему — Жорж Муанар, позади — г-н Жиль.
В таких случаях он не здоровался, а бурчал нечто невнятное. Затем отыскивал глазами ближайший маяк, бросал взгляд на компас и, если нужно, на карту.
— Южный Форленд? — спросил он на этот раз, указывая на маячный огонь, мигавший сквозь пелену дождя.
Задавая этот вопрос, Ланнек учитывал, что ветер дует встречный: при попутном они ушли бы гораздо дальше.
— По-моему, Дувр, — с озабоченным видом отозвался Муанар.
Если это Дувр, значит, они два часа, так сказать, топтались на месте.
— Ты не уверен, что это Дувр?
— Погляди сам: два огня.
Старший помощник и г-н Жиль вот уже четверть часа наблюдали за двумя световыми точками, то вспыхивавшими, то угасавшими там, где полагалось быть только одной.
— Но это же бортовой огонь!
— Да, но которая из двух?
Втроем они минут десять всматривались в море, пока наконец одна из точек не отделилась от другой настолько, что всякие сомнения отпали.
— Право на борт! — скомандовал Ланнек. И вовремя!
Хотя судно шло вполветра, его разом закачало, как в настоящий шторм, и брызги водопадом обрушились на коров. На секунду Ланнек вспомнил о жене, запершейся в каюте. Она, конечно, лежит и с замиранием сердца ожидает каждого нового крена.
— Что там впереди?
— Вроде бы рыбачий баркас. Эта братия вечно забывает зажечь сигнальный фонарь.
— Слушай, Муанар, мне надо кое-что тебе сказать.
Понимаешь, моя жена… — Ланнек сплюнул и выбил трубку. — Словом, Матильда хочет питаться отдельно, вместе со Мной. Если тебя это не задевает, вы все будете есть после нас.
— Мне все равно.
Муанар лгал. Ему, как и капитану, было далеко не все равно. История получилась настолько неслыханная, что им обоим было стыдно за свое судно.
— Я, видишь ли, не думаю, чтобы она поехала с нами еще раз…
— Это ее право.
Муанар всегда такой. Принимает все как есть, не пытаясь ничего изменить, в отличие от Ланнека, — тот ощетинивается из-за любого пустяка.
— Видимость ухудшается!
Дождь превратился в изморось, а та постепенно сменилась туманом, в ореоле которого свет маяка расплылся и как бы начал удаляться.
— Жиль, включите сирену.
Все трое были совершенно спокойны, разве что чуть больше взвинчены, чем обычно: ночь предстоит бессонная — придется высматривать в тумане маячные огни и глохнуть от воя сирены.
На мостик заглянул радист. Молча потоптался минуту-другую и, словно невзначай, обронил:
— Дальше еще хуже. Около Эймедена какое-то судно уже запрашивает курс по радио.
Ланнек косо посмотрел на него. Почему? Вроде бы все нормально. В такое время года всегда штормит, и он десятки раз совершал этот рейс в гораздо худших условиях — при нулевой видимости, с минуты на минуту готовый услышать грохот толчеи на банках.
Он звонком вызвал Кампуа и крикнул ему с высоты мостика:
— Будешь подавать еду сперва нам с женой, потом — офицерам.
Так прошло два часа.
— Отдохнуть не хочешь? — опросил Ланнек Муанара.
Он заранее знал, что тот откажется. Высматривать маяки в таком паскудном тумане всегда легче вдвоем, чем в одиночку, а уж втроем — подавно. Ровно через полчаса после Южного Форленда Ланнек определился по карте. Когда он, закончив прокладку, вышел из штурманской, Муанар встретил его вопросительным взглядом.
— Еле-еле три узла! — объявил капитан.
Против них было все — не только ветер, но и приливные течения. «Гром небесный» рыскал так, что приходилось непрерывно перекладывать руль с борта на борт.
— Моей жене сейчас невесело!
Ланнек говорил так в отместку Матильде, но не испытывал злорадства, вернее, никакого удовольствия при мысли, что ее мучит морская болезнь.
Когда прозвонили к обед он повернулся и бросил Муанару:
— Вернусь через десять минут. Если что-нибудь стрясется…
Ему хотелось плакать от бешенства при виде такого пренебрежения ко всем морским традициям, да еще в первом же рейсе его собственного судна. Поэтому он старался ступать как можно тяжелее, придал лицу максимально суровое выражение, а войдя в кают-компанию, сперва отряхнул дождевик и лишь потом повесил его на крючок.
— Моя жена не…
Ланнек не успел закончить фразу: Матильда вышла из каюты и уселась на свое место так же непринужденно, как она сделала бы в их столовой в Кане. На ней было изящное платье из черного шелка, она тщательно причесалась, напудрилась, подкрасила губы.
— Ты не страдаешь морской болезнью?
— Тебя это огорчает?
Он вытащил салфетку из кольца и молча расправил ее. Кампуа подал суп. Ланнек, униженный и взбешенный, окончательно растерялся. Ему казалось, что все на судне смеются над ним, осуждающе следят за каждым его шагом.
Подумать только! Его вынудили предупредить старшего механика, радиста — словом, всех, что мадам угодно кушать один на один с супругом!
Матильда, чуточку бледная, все-таки ела, хотя волнение стало настолько сильным, что по краям стола пришлось установить штормовые планки, чтобы тарелки не соскальзывали от качки.
— И ты не испытываешь ни малейшего недомогания?
— Я же ответила: нет!
Ланнеку показалось, что в синих зрачках Кампуа сверкнул насмешливый огонек, и он разозлился еще больше.
— Так на флоте не делается, — проворчал он, шумно дохлебывая суп и отодвигая тарелку.
— Тем больше оснований начать так делать.
Нет, это было сильнее его: у Ланнека создалось впечатление чего-то ненормального, почти неприличного. Он чувствовал себя смешным, сидя один на один с женой, в то время как его офицерам, особенно Муанару, придется обедать после них, как слугам!