Семилетняя война
Шрифт:
Среди народа росла ненависть к засилью иноземцев. При Анне Леопольдовне это засилье продолжалось.
Дворяне роптали всё сильнее. Они желали видеть на троне русского человека, и, вдобавок, человека, целиком обязанного им, человека верного, при котором им будет привольно жить. Такой человек был: дочь Петра I, Елизавета.
Однажды Елизавета спросила у бывшего тверского архиепископа Феофилакта Лопатинского, знает ли он её.
— Ты — искра Петра Великого, — ответил Лопатинский.
Анна Леопольдовна не сумела завоевать ничьих симпатий. По целым дням она сидела в своей спальне,
Ночью 25 ноября 1740 года Елизавета Петровна явилась в казармы Преображенского полка.
— Ребята, вы знаете, чья я дочь? — обратилась она к гренадерам. — Пойдёте ли вы за мной?
— Матушка! Умрём за тебя, — хором закричали они и, разобрав ружья, двинулись в Зимний дворец.
Елизавета не поспевала за ними. Тогда гренадеры взяли её на руки.
Когда несколько десятков преображенцев подошли зимней ночью к дворцу, только один человек попытался оказать им сопротивление. Это был барабанщик, приготовившийся забить тревогу. Домашний врач Елизаветы, француз Лесток, проколол ножом кожу барабана. Караульные солдаты, зевая, дали себя арестовать.
— Сестрица, пора вставать, — сказала Елизавета, входя в комнату регентши.
Анна Леопольдовна, увидав нежданно появившуюся в спальне Елизавету с гвардейцами, даже как будто не удивилась.
— Как! Это вы, сударыня? — только и сказала она. Растерявшиеся больше её гвардейцы уронили одну из её маленьких дочерей. Девочка ушибла голову; мать взяла её на руки и безмолвно отправилась в Шлиссельбург.
О малолетнем императоре вспомнили в последнюю очередь. Его вынули из кроватки и плачущего повезли вслед за матерью. В санях он кричал и метался. Холодные мерцающие звёзды освещали его путь.
Жизнь неудачливого императора Ивана VI протекала своими путями. Из Шлиссельбурга низверженное семейство отослали в Ригу, с тем чтобы отпустить в Брауншвейг. Но в дело вмешался Фридрих II. С брауншвейгскими герцогами у него были свои счёты, и он начал забрасывать Петербург эстафетами о гибельных последствиях предполагаемого шага. Елизавета заколебалась. Несколько горьких, непочтительных слов Анны Леопольдовны, о которых было тотчас донесено, усилили эти колебания. А тут пришло сообщение, что маленький Иван сказал Салтыкову, приставленному стеречь пленников:
— Вот я вырасту большой — и срублю тебе голову.
Елизавета ужаснулась: так вот кого она собиралась выпустить на волю! Было принято новое решение: курьер помчался в Ригу, низложенная царская семья перевозилась в глубь России. Эта «глубь» оборотилась сперва городом Раненбургом, подле Рязани, потом вскоре — Холмогорами. Холмогоры стали могилой для Анны Леопольдовны и её мужа, герцога брауншвейгского. Дочери были через тридцать лёг отпущены Екатериной II в Мекленбург. Но всего трагичнее сложилась жизнь мальчика.
В шумной веренице балов и машкерадов Елизавету неотступно преследовал образ маленького нецарствовавшего государя. Что было делать с ним? Когда всё семейство Анны Леопольдовны перевозили в Холмогоры, Ивана отделили от матери. Весь мир сосредоточился для него в маленькой комнате и двух грубых тюремщиках. Ребёнок дичал. Но получавший пищи
Через некоторое время Елизавете подсказали решение: отправить мальчика в Холмогоры, но «в интересах государственной необходимости» поместить его изолированно от домашних, в полной тайне. Вскоре в Архангельскую губернию выехал офицер Миллер с женою и сыном Григорием.
Ямщики и станционные смотрители дивились на странную семью.
— Васильич, што за чудо? Мальчонка ахфицера никогда папаней не зовёт.
— Ин, верно… Да и самого когда кличут, не откликается, словно бы и не его совсем звали…
— А матка-то! Едет в другой карете — и хуть бы разок на дите взглянула! Так за всю дорогу ни разу и не посмотрела. А вить стужа какая…
— Знать, в столице баре так живут теперя…
В Холмогорах Ивана поселили под строжайшим надзором. Даже жена Миллера не имела права видеть его. Когда разразилась эпидемия оспы, в Петербург пошёл запрос, можно ли допускать в случае болезни лекаря.
Бродя по узкому дворику, мальчик тоскливо вглядывался в щели забора. За домом лежал пёстрый луг, цвели неведомые цветы, резвились животные.
— Пусти меня, — робко просил он Миллера.
Тот, вздыхая, качал головой.
— Не велено, Григорий.
— Я не Григорий. Меня Ваней звали. Я царём был.
— Тсс… тише. Услышит кто, ни тебе, ни мне головы не сносить. Кто тебе эту блажь втемяшил? Какой из тебя царь? Царь в каретах золочёных ездит.
— Я видел царя на картинке, — соглашался Иван, — в карете, а вокруг конники. Научи меня грамоте, я читать буду, скучно мне.
— Не велено, — отмахивался Миллер. Но после одного такого разговора он украдкой принёс книгу и, озираясь по сторонам, стал водить карандашом по строчкам. — Аз… буки… веди… Повторяй за мной, горемычный.
Следы малолетнего императора усиленно заметались. Он давно жил в Холмогорах, а провизию для него высылали в Раненбург. Одного мещанина, у которого нашли отчеканенный ранее рубль с изображением Ивана, сослали в Сибирь.
…Годы шли медленной чередой. Полярная ночь сменялась неугасавшим днём, но ничто не изменялось в существовании пленника. Бродя по своему дворику и подолгу глядя на яркие сполохи, он мучительно старался припомнить своё детство. Перед ним мелькал образ пышной ласковой дамы; обрывки воспоминаний, волнующих и непонятных, теснили сто воображение. В отчаянии он спрашивал у Миллера, у караульных солдат, кто он. Миллер отмалчивался, солдаты смеялись. Иван убегал от них и, зарываясь в грязные подушки, плакал бессильными слезами.
Однажды в ночной, неурочный час его позвали в кордегардию. Незнакомый нарядный офицер с любопытством смотрел на него.
— Собирайтесь. Мы с вами сейчас поедем.
— Куда?
— Не велено сообщать.
Опять «не велено»!.. Всё равно, лишь бы уехать от опостылевшего забора, от унылого дворика, от пугающих таинственных сполохов.
Иван не знал, что в предыдущем году пойманный беглый преступник Зарубин показал на допросе, что доходил в своих странствиях до Берлина и что король Фридрих призвал его там к себе и уговаривал выкрасть малолетнего императора из холмогорского далека и поднять его именем раскольников.