Семилетняя война
Шрифт:
К рассказу беглого отнеслись с сомнением, но вывели заключение, что местопребывание свергнутого императора уже не тайна, а потому надлежит, осторожности ради, перевести его в другое место, да понадёжнее. А куда же, как не в Шлиссельбург?
В пути Иван на всё глядел с изумлением.
— Что это? — спрашивал он своего спутника.
— Шлагбаум.
— Зачем это? — И, не дожидаясь ответа, вдруг спрашивал: — А какой год у нас сейчас?
— 1757-й… Не приказано с вами разговаривать.
Так подъехали они к Петербургу. Офицер приказал
— Согласно инструкции я должен завязать вам глаза, — сказал офицер, когда карета остановилась.
Иван послушно наклонил, голову, пока провожатый стягивал у него на затылке плотную тёмную повязку. Его долго вели по лестницам и коридорам; потом офицер снял повязку и удалился.
Иван увидел себя в просторной, роскошно убранной комнате. Смутные воспоминания с новой силой шевельнулись в нём. Золотые канделябры, лепные узоры на потолке, нагие прекрасные женщины на картинах — всё это было странно знакомо.
— Подойдите сюда, — раздался чей-то мелодичный голос.
Он обомлел: у окна стояла невиданно прекрасная дама в мехах и бриллиантах. Подле неё — представительный мужчина.
Он робко подошёл и, потупясь, остановился.
Ему было теперь семнадцать лет. Он был высок ростом, с орлиным носом, большими голубыми глазами и вьющимися белокурыми волосами. Лицо его было покрыто неестественной, мраморной бледностью.
Елизавета пристально рассматривала его.
— Граф, — тихо сказала она стоявшему подле неё мужчине, — поговори с ним.
Шувалов ласково произнёс:
— Не бойтесь, молодой человек. Вам не сделают ничего худого.
— Я н-не боюсь, — вымолвил Иван. Голос у него был приятный, но он сильно заикался.
— Чего бы вы хотели? — продолжал Шувалов.
— С-солнышка мало… Гулять не пускают. И с-скучно тож. Книжечку дали бы…
— Как зовут вас?
Юноша недоумённо молчал; взгляд его блуждал по сторонам. Видимое усилие отразилось на его лице.
— Н-не знаю, — тихо сказал он. — Иваном к-кликали, ништо Григорием. Не п-помню я.
Дама сочувственно смотрела на него. Потом, поманив Шувалова, отошла с ним в дальний угол.
— Довольно, граф Пётр, — прошептала она. — Сам видишь, не гож он в монархи. Жалок он, бедненький. Может, отпустишь его на волю?
— Как прикажете, государыня, — жёстко ответил Шувалов, — токмо не пожалеть бы потом: коли вороги сего юношу для козней злоумышленных используют. Нет, уж лучше, если не нам, никому пусть не послужит. Надлежит его спрятать так, чтоб ни одна душа о нём не проведала.
— Ну, как знаешь, — вздохнула императрица. Она ещё раз сочувственно взглянула на юношу, неожиданно погладила его по вьющимся кудрям и, шумя платьем, вышла из комнаты.
Ивану снова завязали глаза, повезли по тряской мостовой, потом посадили в лодку. Ласковые волны плескались о борта, что-то лепетали непонятным говорком. Ивану разрешили опустить руку в воду, и он с наслаждением ощущал неведомую
— Пришли, — сказал кто-то отдуваясь.
Ивану развязали глаза. Он находился в тёмной комнате; свет не проникал в неё, так как перед окном во дворе была высокая постройка. Даже днём горели свечи. Воздух был душный и затхлый.
Иван в оцепенении молчал. Так вот о чём пели говорливые волны… Новая темница — пуще прежней.
— Гулять п-пускать будете? — спросил он, уронив руки.
— Не велено, — сухо ответил давешний голос, и все вышли, заперев за собою массивную дверь.
Шлиссельбургская крепость приняла нового узника.
2
Ни смотрителю, ни коменданту не было известно, кто таков новый заключённый. «И с виду встрёпан, и умишком беден, а стерегут, как паву», недоумевали в крепости.
Но не только в крепости интересовались таинственным арестантом. На воле также следили за ним, и не в одной лишь России. Прусский король не был уверен в Петре III: чересчур глуп и бестактен, к тому же подле него супруга, эта чересчур умна. Неплохо было бы вместо этой пары посадить на русский престол вовсе не искушённого в политике, слабоумного и слабовольного Ивана VI.
И в очередном секретном письме главный конфидент Фридриха в Петербурге Таген, он же Шлимм, получил прямое предписание всеми мерами содействовать освобождении неудачливого императора из крепости и возведению его на престол.
Барон Шлимм после опалы Пальменбаха перешёл на службу к Фермору и вскоре получил доступ во все петербургские салоны. Корректный, хладнокровный, с манерами прирождённого аристократа, он примелькался всюду, отпускал изысканные комплименты дамам, устраивал pepits jeux [28] , разговаривал с мужчинами о негоциации и политике, рассказывал сообщённые ему из Голландии новости, участливо спрашивал о военном положении.
28
Игры.
В последнее время у него было много забот: несмотря на все старания, ему не удавалось склонить ни одного министра или хотя бы влиятельного придворного к мысли о необходимости заключения мира. Фридрих слал письма, в которых брань перемешивалась с угрозами, требовал отчётов в израсходованных суммах, — у Шлимма голова шла кругом, а тут ещё это новое поручение.
Мнимый господин Таген лихорадочно соображал, как подступиться к этому щекотливейшему делу. Государева крепость, арестант за семью замками — тут нужна помощь кого-нибудь из внутреннего гарнизона, иначе и не проникнешь в это узилище. Да где взять такого?