Семилетняя война
Шрифт:
— Но ведь венчана, — не выдержал Алексей Григорьевич.
— Но не обручена, — снова напомнил его родственник.
— Мы усмирим вооружённой рукой всех, кто встанет на нашем пути! — гордо заявил Алексей.
— Василий Владимирович! — поддержал брата Сергей, — ты же подполковник Преображенского полка, а Алексеев Иван там майор. Вы же вдвоём, как захотите, так и сделаете!
— Что ты чушь-то несёшь? — возразил подполковник гвардии. — Как это сделается своё-то? Разве я могу об этом полку объявить? Меня тут же свои солдаты подымут на штыки! Не говоря уж о Ваньке — даже его не любят!
После этого, посчитав, что сказано всё, он кивнул своему брату Михаилу, и они вышли
Алексей Григорьевич обвёл остальных взглядом, как бы спрашивая: “Ну, кто ещё?”, но все оставшиеся не сделали ни одного движения к двери. Хозяин удовлетворённо откинулся на подушках. Тогда встал Василий Лукич. Под подозрительными взглядами он подошёл к столику у камина, сел за него и взял в руки перо. И начал писать. Он писал завещание, которое предполагалось дать на подпись Петру. Написав фразу, он читал её вслух, пробуя на звучание, выслушивал замечания остальных Долгоруких, наиболее интересные записывал. Вскоре завещание было составлено. Но тут раздался голос Сергея:
— А Пётр подпишет его?
Перо выпало из дрогнувших пальцев. Все лица омрачились.
Тишину нарушил Иван. Высокомерно глядя на остальных, он достал из кармана кипу бумаг и бросил её на стол.
— Смотрите: это письма Петра, а это — мои. Кто из нас скажет где чьё? Рука одна! Мыс государем в шутку писали, так сами не могли отличить, где кто писал!
Взяв перо, он вывел “Пётр”. Долгорукие узнали руку императора. Всё было сказано. Время действовать. Подпишет Пётр завещание или нет — бумага всё равно будет подписана!
Однако всё оказалось не так просто: в Совете Дмитрий Голицын и Головин были резко против, также была настроена и гвардия. Вице-канцлер Остерман последнее время тяжело, почти смертельно болевший — у него всегда разыгрывался какой-нибудь недуг, когда надо было принимать решения, грозившие в силу непроясненноти ситуации ему опальностью — внезапно выздоровел и не отходил от постели умирающего императора, грозя разоблачить любой обман и подлог. Наконец Пётр умер, так ничего и не подписав. Иван в отчаянии сжёг завещание.
Пять членов Совета — двое Долгоруких, Голицын, Головин, Остерман, Михаил Долгорукий пригласили ещё двух фельдмаршалов: Василия Владимировича Долгорукого и Михаила Михайловича Голицына — старшего и открыли своё первое совещание после смерти императора. Первым взял слово Дмитрий Голицын. Видя рядом с собой теперь брата, он был настроен решительно. Напомнив присутствующим о завещании Екатерины I, гласившем, что в случае, если Пётр II умрёт без наследников, престол переходит к её дочерям Анне и Елизавете в обход детей старшего брата Петра I — Ивана, Голицын продолжал:
— Наследника престола нет. Завещание Екатерины I просто бумага. Кто она такая, чтобы распоряжаться российской короной? Служанка нарвского пастора, из подонков общества вознесённая на самый его верх! Другое завещание, приписываемое Петру II — подлог! Подлог, — твёрдо повторил он, сурово смотря на сидевших всех рядом четырёх Долгоруких. Те опустили глаза. — Екатерине Долгорукой императрицей не быть!
— Дети Петра, — продолжал Дмитрий Михайлович, — незаконнорождённые, и стало быть, ни на что претендовать не могут. Уж тем более на трон. Справедливость требует восстановления прав потомков старшего брата Петра I — Ивана Алексеевича. Старшая из его дочерей — Катерина — замужем за герцогом Макленбургским, человеком, что вечно занят войной с собственными подданными. Нам такой государь не надобен. Я предлагаю вторую дочь Ивана — Анну. Она вдова. И курляндцы, коими она правит, на неё не жалуются.
Все согласились. Такой выбор их удовлетворил, ибо оставлял надежду и даже давал уверенность в том, что они будут нужны: при
— И последнее, господа члены Совета, — снова раздался голос Голицына, когда он убедился, что молчаливый разговор взглядами и кивками закончился в его пользу. — Воля ваша, кто будет нашим повелителем, но я считаю, что при любом случае надобно нам себя полегчить.
— Как себя полегчить? — каким-то не своим пронзительно-звенящим голосом спросил Головин и смущённо закашлялся.
— Так полегчить: воли себе прибавить.
— Это нам не удастся, — подал голос Василий Лукич.
— Удастся, — уверенно парировал Дмитрий Михайлович, — удастся, — повторил он мечтательно. — Токмо надо не ждать нам, а действовать. И незамедлительно!
Вскоре были составлены “кондиции” или “пункты”, кои должны были быть предложены Анне, и только в случае их принятия она приглашалась занять российский престол. Принятие их императрицей свидетельствовало бы о том, что самовластию в России более не быть. По “кондициям” императрица не могла творить произвол в раздаче чинов и пожалований (выше полковника и в придворные чины), податями не отягощать, государственный доход не употребляй., без суда у дворян жизнь, честь и имение не отнимать, ныне учреждённый Совет из восьми персон всегда содержать и всё делать с его согласия. Более других диктовал Василий Лукич, он же и поехал к Анне за её согласием занять на этих условиях трон.
По Москве ползли слухи, сплетни и шёпот недовольных. Недовольны были дворяне, так как видели в этом прежде всего будущую олигархию. “Это будет царство десяти”, — писал на Москву казанский губернатор Волынский. Ещё один проект верховников, ограничивающий самодержицу не только в пользу членов Совета, но всего дворянства в целом, предполагающий значительное развитие отечественных торговли и промышленности, сулящий даже некоторое облегчение крестьянам — пока оставался неизвестным — его было решено обнародовать лишь по приезде Анны в Москву. А тем временем возникали различные партии и группы дворян, несогласных с верховниками. Они раскололись. Остерман, Прокопович, Кантемир — иностранцы, не имеющие корней в стране и могущие уповать лишь на милость государя — выступали за самодержавие. К ним примыкали и выдвиженцы Петра I типа Ягужинского, не имевшие за собой авторитета аристократии, освещённой временем и поэтому то ориентирующиеся на ничем не ограниченную монархию, бесконтрольно могущую карать и миловать. Ещё одна партия выступала за ограничение самодержавия за счёт генералитета и дворянства. Верховники в принципе не возражали против подобной постановки вопроса, но ещё раз отложили его решение до приезда императрицы, чтоб от её имени объявить о согласии с основными положениями своих оппозиционеров — ограничителей. Дворянство, не зная об этом, всё более волновалось и решило добиваться приёма у Анны, — трудно сразу вот так избавиться от многолетней привычки, что начальство мудрее тебя и способно разрешить все твои сомнения.
За несколько дней до этого приехавшая в Москву Анна участвовала в похоронах Петра II. Тепло встретила высланных ей навстречу преображенцев и конногвардейцев, холодно приветила верховников. Головкин преподнёс ей орден Андрея Первозванного:
— Покорнейше просим принять, Ваше Величество.
— Ах, правда, я и забыла надеть его.
Орден подал ей один из её свиты — это подчеркнуло, что награждение она получила не от Совета.
20 февраля в Успенском соборе приносили присягу. В последний момент Совет исключил все спорные пункты присяги и оставил только одно изменение обычной формулы — присягаем императрице и отечеству.