Семирамида
Шрифт:
Да, Малая или Белая Русь, Казань, те же калмыки или кайсаки всякий в отдельности не смогут противостоять тому многообразному дракону. Дело тут не в том или ином народе, а в идее вселенского истребления и убийства цивилизации, таящейся в первобытном инстинкте. И греки с валахами и болгарами, прочие бесчисленные народы в Морее и в Кавказе не в силах сами сорвать удушающее ярмо, набрасываемое всякий раз на них еще со времен персов. Македонский герой так и не исполнил до конца назначенную ему роль. Обезопасить и обжить эту великую равнину для мирного хлебопашества, чтобы негде и прорасти было драконовым зубам, составляет русскую державную политику на века…
Так
А Европе надлежит не мешать такому тысячелетнему подвигу. Поэтому и не сделала возобновление войны с Пруссией, что многие неудобства виделись от того к будущем. Хотя бы что от прусского упадка Австрия опочила бы зубы не в ту сторону. Пускать на Европу калмыков с козаками — противоестественно высшей российской задаче. К великой пользе и желанию надир-шахов был бы только такой поворот, чтобы принять России на себя драконово дело. И аннексии в улежавшейся после гуннов Европе всегда прорастут в истории ядовитыми плодами. Опрокинув разбойную Швецию, Петр Великий от того удерживался.
Только для Пруссии всегда должен находиться крепкий намордник. Потому, подтвердив с королем Фридрихом мир и сделав вслух сентенцию, что то по ошибке русская армия вдруг вошла в прусские пределы, она с тем же курьером послала старому фельдмаршалу Салтыкову тайную записку: «Вы увидите из присланной при сем депеши, что я для света декларировала. Однако ж будьте уверены, что и я и все верные сыны отечества весьма довольны вашим поступком, что велели занимать королевство Прусское… Не спешите, да будьте осторожны: естьли король Прусской графа Чернышова не отпустит, чтобы нам плацдарм верно в руках досталось». А корпусу Чернышова, что по глупости ее мужа воевал вдруг на стороне Пруссии с Австрией, приказала маршировать в Россию. Не будет отныне такого, чтобы русский солдат не свое историческое дело исполнял.
В этой части она все природно знает. И то умно-каменное королевское лицо хорошо помнит, когда, будучи кронпринцем, брал ее на руки и со своей сестрой мирил. А потом, уже королем, объяснял ей таинство европейского равновесия на взгляд из Берлина. Этот, как сталь отточенный, незаурядный человек тогда уже провидел ее звезду. Не знал он только того, что же такое русские, и никогда не могла она остаться некоей Софией-Фредрикой. Только крошечная девочка Фике затаилась где-то в складках судьбы…
Две главные угрозы назначенному историей подвигу ясно виделись с этой стороны: Швеция и Польша. Теперь посередине возникла третья — Пруссия. Другие находились дальше и только через эти три ложемента могли действовать к русскому империальному убытку.
Пруссия сейчас на какое-то время выведена из расчету. Но и на тех двух имеется узда. В Стокгольме есть король, но только парламент при нем, без которого даже повернуться на другой бок не может. В парламенте шляпы и колпаки воюют между собой. Шляпы дворянские да военные, больше французского образца, настроены против России и хотят сильного короля. А колпаки из свободных землепашцев всегда воевали с королем за собственные вольности и не желают того допустить. Патриотизм этот в пользу России, поскольку не дают королю усилиться, и следует всяко подпитывать отсюда такое шведское свободолюбие. Пока имеется оно, не в силах Швеция приступать к России за балтийский берег и Финляндию. К тому же и благородное то дело — поддержка народоправства, с чем согласны
Король нынешний шведский, дядя эйтинскому мальчику и ей самой, большой опасности не содержит. По роковой голштинской тупости лишь в живые солдатские куклы играет, к тому же и на престол посажен из Петербурга. Зато из Берлина к нему приставлена вовсе противоположная роду особа: та самая рыжая Ульрика, которую она в драке когда-то, несмотря на свой вдвое младший возраст, повалила на пол. До сих пор возле глаза виден след от ее ногтей. Того и не может быть, чтобы не тянула эта королева все в прусскую сторону и против России.
Не меньше и Польша в сплаве с Литвой мешала историческому ходу. Поляки в Москве совсем недавно были, стремясь перетянуть обратно к себе центр тяжести. Той же уздой для них стал сам заносчивый характер этого народа, воплощенный в «liberum veto». До такого уж бессмыслия дошло тут стремление к вольности, что один пьяный шляхтич может своим голосом зачеркнуть мнение пятисот других, а король и вовсе делается манекен. Так что там и здесь короли будут стремиться ограничить те вольности, а России надлежит громко защищать у них демократию.
Тут еще есть сюжет, что курфюрст Саксонский и король Польский Август Третий, исчерпав в амурных битвах свои, как сказывают, богатые возможности, со дня на день ожидает кончины. Так не предложить ли им не чужого человека, а из природного корня древних польских королей — Пястов. Еще великой княгиней думала она о нем. Кажется, единственная в ее судьбе была тут не расчетливая и чистая к ней любовь. Никому больше в письмах не пишет она с такой доверительностью.
Даже приехать он рвется к ней, только мешать это будет делу, да и как же с Гришкой?..
К тому же вопросу принадлежит и судьба Курляндии. Особой заботой Петра Великого было, чтобы сидел при начале Балтийского моря родственный герцог. Нечего к тому месту прилаживать саксонского принца, чего желает Август. Хоть и русской военной силой, но станет опять там герцогом старый Эрнст-Иоганн Бирон. Этот никогда теперь уже с Россией не развяжется. А что бессильный польский двор грозится у себя всю «русскую партию» судить, всех Чарторыйских, Огинских, Масальских и ее Понятовского, то весной уже написала в Варшаву послу Кейзерлингу: «Разгласите, что если осмелятся схватить и отвезти в Кенигштейн кого-нибудь из друзей России, то я населю Сибирь моими врагами и спущу запорожских козаков, которые хютят прислать ко мне депутацию с просьбою позволить им отомстить за оскорбления, наносимые мне королем польским». Для того и с Пруссией сейчас удобней иметь мир, чтобы остуживать поляков…
Еще по английским, датским и турецким делам предстоит ей сегодня писать к Панину. Что, не дав канцелярской власти, приспособила его к иностранным делам, то правильно. Твердости и направления он бестужевского, но современней в суждениях…
Уйдя за черту, не поняла она сразу, что же происходит. Чьим-то мановением сдвинулось облако, распалась завеса тумана, сияюще-золотой луч солнца вспыхнул из-за туч. И сразу все переменилось: нежным цветом зазеленела трава, невыносимо заблестели омытые дождем деревья, стеной встала густая зеленая плотность листьев. А за ними, там, где падал солнечный луч, расширялись дали, гряда за грядой открывались синие, голубые, лиловые леса, матово-жемчужные равнины стелились между ними. И в некоей природной симфонии, достигая чудной и немыслимой высоты, тут и там ослепительно белели храмы. Веселое, легкое золото сыпалось с крестов…