Семко
Шрифт:
Вбежав к канцлеру, юноша сразу оглядел комнату, увидел бедного клеху и, ни во что его не ставя, обратился к хозяину:
– От Семко трудно что-либо узнать, – воскликнул он, – он бормотун и любит тайны; вы мне скажете, может быть, за чем приехал Бартош, потому что это такой человек, что напрасно ни себя, ни коня не мучает.
– А почему я должен об этом знать? – пожимая плечами, сказал канцлер спокойно. – Они наедине разговаривали, я свидетелем не был.
Генрих, услышав этот ответ, рассмеялся таким смехом
Юноша фамильярно ударил его по плечу.
– Отец, вы считаете меня за такого ребёнка, что думаете, что мне, как младенцу, можно дать сосать палец, а я приму его за грудь. Хорошо же, ксендз-канцлер; как будто я не знаю, что вы и через стены слышите, и знаете то, что вам не говорили!
Ксендза-канцлера возмутил огорчил и позабавил цинизм этой речи и рассмешён, тем паче, что свидетелем был чужак. Он нахмурился, хотя делающие гримасу губы свидетельствовали, что боялся прыснуть смехом.
– Я ни о чём не знаю, – сказал он, – ничего вам поведать не могу.
– Скажи, ксендз, что не хочешь говорить, – сказал дерзкий юноша. – Бартош не ездит напрасно, я много о нём слышал и знаю. В Великопольше выступают против Сигизмунда; клянусь, что туда хотят потащить Семком, так же как раньше тянули отца.
– Не знаю, – подтвердил канцлер ещё раз.
– Семко будет отпираться, он трус и лентяй, – начал, прохаживаясь по комнате, Генрих, и внезапно обратился к хозяину:
– Отец, меня сжигает жажда после охоты; из милосердия дай чего-нибудь выпить, лишь бы не воды, потому что я уже пил её из лужи.
Когда канцлер поневоле шёл к шкафу за кубком и вином, распутный парень, весело бегая по комнате, без малейшего уважения задел огромные книги.
– Семко ленив! – воскликнул он. – Он должен идти в Польшу и стараться о короне. Если бы я был на его месте и усы имел, сделал бы это, но он… Блахова будет его убаюкивать. Плоцк бы тогда достался лишённому наследства Генриха, отец, и у вас был бы тогда такой князь, что лучшего не нашли бы! Ежедневно пиры, турниры, музыка, каждый день охота. Двор панский и прекрасный, шутов за пиршеством столько, сколько комната вместит.
Он поднял руки кверху.
Канцлер подал ему наполенный кубок, который, вовсе не по-детски осушив, сразу подал пустым, чтобы наполнил ему вновь.
– Ну что? Не правду говорю? – воскликнул он с энтузиазмом. – Так было бы по-Божьему и справедливо и я бы не носил этой сутаны, которой девки бояться, а я её не выношу.
– Не богохульствуйте! – прервал возмущённый князь, глазами указывая на чужого свидетеля в углу.
Генрих, будто бы только сейчас его заметил, подскочил к нему, так всматриваясь вблизи, словно имел перед собой какого-нибудь особенного зверя, незнакомого рода. Под этим быстрым, проницательным взглядов Бобрек смешался, сжался, сделался маленьким и ещё более покорным.
– Клеха? – спросил Генрих. – Кто ты? Слышишь? Откуда? Не знаю тебя, говори, что тут делаешь?
– Это странствующий скриптор, который переписывает молитвы, – сказал канцлер.
Генрих с ног до головы с великим презрением рассматривал беднягу, который не смел поднять глаз. Потом Генрих отвернулся от него, не сказав ничего, и только сам себе буркнул:
– Этот клеха смердит!
Канцлер, стоя посередине комнаты, казалось, ждёт, пока излишний ночной гость, который обычно нигде места не согревал, пойдёт прочь, но князь бегал по комнате.
– Ну? Не хотите мне ничего поведать? – воскликнул он наконец.
– Я ни о чём не знаю.
– Стало быть, пойду искать информацию в другом месте, – ответил юноша и, хлопнув дверью, выбежал.
Легко ему было догадаться, где Бартош ночевал, потому что комнаты для гостей были ему известны, и хотя в них ни огня, ни движения уже было не видно и не слышно, прямо туда побежал князь Генрих. В маленьких сенях на горсти соломы и седла от коня спал оруженосец Бартоша, который никогда от него не отходил.
Когда князь, взяв у челяди фонарь, вошёл в эту комнатку, спящий уже оруженосец схватился за меч и встал, готовый защищать панские двери.
– Иди прочь, трутень этакий! – воскликнул, смеясь, Генрих. – Видишь, что у меня нет оружия и убивать не думаю.
Проснувшийся в другой комнате Бартош крикнул из неё:
– Кто там? Чего? – и он сам готов был схатиться за оружие, когда Генрих ему через дверь отвечал:
– Я князь Генрих, иду с вами поздороваться, хотя поздно, потому что раньше меня не было дома.
Оруженосец отошёл от двери и вошёл молодой пан, держа фонарь. На низко постеленном ложе, едва раздетый, только в растёгнутом кафтане, лежал Бартош. При виде входящего он чуть поднялся.
– Лежите, – сказал Генрих, который придвинул к кровати неподалёку стоящую лавку. – Я плохо сделал, что прервал ваш сон, но мне сказали, что завтра утром вы уезжаете, а зачем прибыли, мне никто рассказать не сумел. Я тут, в этом Плоцке, всё-таки немного хозяин, хоть временно в приходе. Я пришёл вас спросить.
Бартош, едва сбросив с себя сон, не знал сам, что отвечать. Колебался.
Генрих быстро сверлил его любопытными глазами, беспокойно ёрзая на лавке.
– Это дело между мной и Семко, – сказал медленно Бартош.
– А мне о нём знать нельзя? – подхватил Генрих.
– Спросите о нём своего брата, если он вам её доверит, я не против, но сам говорить не могу.
Генрих злобно усмехнулся.
– Я ведь не ребёнок! – произнёс он.
Бартош сделал непонятное движение.
– Раз вы не хотите мне поведать, с чем вы прибыли, – сказал князь, – могу я вам сказать?