Семнадцать каменных ангелов
Шрифт:
Он залил мате первой порцией воды и затем отсосал ее через соломинку и выплюнул в раковину.
– Сначала оно очень крепкое, – пояснил он, потом посыпал сверху сахарным песком и передал ей пенящуюся калебасу. – Выпейте все и верните, – сказал он. Она нерешительно приложилась к серебристой соломинке и начала посасывать, похожая на маленькую девочку с газированной водой. – У мате есть свой язык, – пояснил он. – Раньше, когда гаучо приходил в гости к молодой женщине, она готовила ему мате. Если она брала старые листья и если мате было горьким и холодным, то ему лучше было ехать дальше. Но если она заваривала ему свежее мате, чтобы оно было сладкое и пенилось, значит, –
Она наморщила бровь, продолжая придерживать губами соломинку:
– На вкус как сено!
Фортунато округлил глаза и пробормотал в потолок:
– И зачем только мне прислали эту гринго!
Она рассмеялась и допила мате, он налил воды в свою калебасу.
– Простите меня, Афина, но вы сказали, что ваш отец умер недавно от рака, какой рак это был?
– Печени. Он прожил три месяца после того, как ему поставили диагноз.
Он покачал головой:
– Terrible! [49] Какой он был человек, ваш отец?
49
Ужасно! (исп.)
Она на мгновение задумалась:
– Он вам понравился бы. Он был очень скромным человеком. Очень щедрым. Работал в страховой компании. Среди прочего – расследовал мошеннические иски.
– А! Выходит, своего рода полицейская работа.
– В известном смысле. Но со временем у него начались неприятности, потому что его компанию приобрела другая компания. Новые хозяева вели более агрессивную политику относительно отказа в удовлетворении исков, даже тех, которые он считал законными. Кончилось тем, что при рассмотрении в суде иска к компании он дал показания против нее и его отправили на пенсию. И в свои шестьдесят лет он уже больше ни на что не мог рассчитывать.
Фортунато на мгновение задержался на этой мысли:
– Но он никогда не сожалел о своем решении, нет?
– Никогда. – Задумчивая сосредоточенность сменилась у нее неловкой улыбкой. – Но я всего этого до самого недавнего времени не понимала. Я все время подшучивала над ним за то, что такой преданный компании человек…
– Это можно простить. Вероятно, это от него у вас такое пристрастие к правде. – Он снова передал ей тыквочку. – Порой, когда из жизни уходит кто-то важный для вас, это заставляет всматриваться в себя и побуждает задуматься о том, что вы по-настоящему хотите делать в жизни. Для вас, такой молодой, по крайней мере это не так уж плохо. У вас еще есть время что-то сделать.
– А у вас?
– Мой отец умер, когда мне было восемь лет. У меня в памяти не сохранилось ничего определенного.
– А ваша жена? Ее смерть заставила вас что-нибудь переосмыслить?
– Переосмыслить? – Прозвучав на обыденной кухне, вопрос вдруг приобрел остроту, к какой Фортунато не был готов. Он взбудоражил его, и Фортунато встал, чтобы принести из буфета печенье. – Мне почти столько же лет, сколько было вашему отцу, когда он ушел на пенсию, – проговорил он. – С высоты моего возраста можно переосмысливать разве только, взять ли мясной подливки или оливкового соуса для спагетти.
Афина взяла печенье, откусила половинку и наклонила голову к плечу. Под этой частью разговора была подведена черта.
– Что касается следствия, – начала она, – мне хотелось узнать побольше о том, что Роберт Уотербери делал здесь перед тем, как его убили. Его жена говорила, что он обычно встречался со своим старым приятелем по «АмиБанку».
Опять она с этим «АмиБанком»! «АмиБанк», который, как пишут в газетах, соперничает с Карло Пелегрини! Фортунато вспомнил, что, ведя наблюдение, они проследили встречу Уотербери в «АмиБанке». Афина была права. Пабло и в самом деле мог бы им что-нибудь рассказать. Он выпустил изо рта соломинку:
– А как фамилия Пабло?
– Она не знала. Только какой-то Пабло.
– Он все еще работает там?
– Его жена не знала.
Он задумчиво вскинул голову:
– Неплохая мысль. Но в Буэнос-Айресе бездна Пабло, и нам неизвестно, работал ли данный Пабло в «АмиБанке» или в каком-нибудь другом банке. Наверное, можно просмотреть документы «АмиБанка» десятилетней давности и запросить головной офис в Нью-Йорке. Через какое-то время… Вы здесь на месяц? На шесть недель?
– На неделю. Официально.
Он опустил уголки губ, как будто ожидал большего:
– Это очень мало. – Он сделал паузу, чтобы она прониклась значением его слов, и отхлебнул мате. – Но я знаю другой путь, по которому, возможно, все пойдет быстрее. – (Доктор с надеждой подняла брови.) – Позвольте мне быть откровенным. Здесь, в Буэнос-Айресе, наши технические возможности просто мизерные. Очень редко удается раскрыть преступление с помощью отпечатков пальцев и того подобного. Больше того, хороший полицейский должен обзавестись своими источниками информации. Это особое искусство. И поскольку я из этого района, работаю здесь не один год, – он тряхнул головой, – то уже начал выяснять. Дайте мне несколько дней, чтобы я мог поработать поглубже. А там увидим, что у нас получится.
– Ну а что буду делать я, пока вы всем этим занимаетесь?
Он пожал плечами:
– Познакомьтесь с Буэнос-Айресом. Зайдите в кафе «Тортони», это очень знаменитое литературное кафе, ему уже больше ста лет. Сходите на представление в «Театр Колумба». Съездите на знаменитое кладбище на Ла-Реколета, где хоронят богачей. – Он раскинул руки. – Поплавайте в водах города.
Глава девятая
В разгар предвечерней суеты на Авенида-Корриентес, с ее неоновым водопадом и отдающимся от роскошно отделанных фасадов прошлого века хором автомобильных гудков, Афина считала номера, которые отделяли ее от Рикардо Беренски. Калье-Бразил, Калье-Парагвай. Ее обтекали красавцы аргентинцы с возбужденными, заигрывающими или вопрошающими лицами. Здесь, казалось, эмоции выплескиваются почти наружу. Люди не стараются отвести взгляд, как делают в Вашингтоне или Нью-Йорке, а на миг смыкают глаза, как бы бросая вызов или подманивая. Можно было подумать, что в этом месте в любую минуту можно влюбиться, но в то же время казалось, будто у всех здесь разбитое сердце.
Направляясь на встречу с журналистом, она не могла отделаться от преследовавшей ее мысли. Мигелю не понравится это небольшое частное расследование, особенно потому, что она предпринимает его втайне от него. Но он же сам сказал – поплавать, уговаривала она себя, она и плавает. Не ее вина, что ей приходится самой выбираться на дорогу.
Просторное кафе «Лосадас» состояло не только из бара и кафе, там были еще книжная лавка, театр и издательство, которое выпускало книги о культуре и политике. За необъятным разворотом витринного стекла люди корпели над записными книжками, оскверняя их обильным потоком слов, стараясь одновременно не упустить неуловимый фантом своей литературной карьеры и не пропустить входивших и выходивших из парадных дверей женщин.