Семнадцать каменных ангелов
Шрифт:
«Ну нет, друг мой, что значит – ничего страшного? Как это может быть – ничего страшного? – Он обращается к дворецкому, стоявшему у дверей: – Нестор! Скажите Абелю, чтобы задержался после смены. Я хочу знать, почему мой гость приходит с кровью на руке».
«Да уже прекратилось, сеньор Пелегрини. Не беспокойтесь».
Тот протестующе поднимает руку: «Здесь это так не проходит! Нужно, чтобы руку посмотрел врач. И ваш пиджак… Мы потом все устроим. Нестор, принесите сеньору другой платок. И что еще? Кофе? Выпить? Может быть, сандвич?» Он посылает Нестора за кофе и сандвичами и указывает, чтобы тот подкатил столик с бутылками.
Уотербери обращает внимание,
«Значит, вы приехали в Буэнос-Айрес за журналистскими материалами?»
«Да нет, я не журналист. Я романист».
«Ну да, конечно! Вы же Роберт Уотербери».
Уотербери услужливо улыбается, не поняв, издевается над ним Пелегрини или говорит серьезно, но миллиардер продолжает: «„Черный рынок“! – Он помахал рукой. – Гениально! То место, где с ним встречается умерший друг. – Дон Карло устремил взор куда-то вдаль и с выражением и присущей эпизоду грустью цитирует наизусть на испанском отрывок из книги: – Ты специалист по долгам, но никто не говорил тебе о памяти, а это одно и то же. И то и другое достается людям из прошлого, и для того и для другого наступает момент, когда о них уже нельзя договориться. – Он с восхищением поводит головой. – Великолепно! Мне хотелось встать и зааплодировать. Какой сплав бизнеса, психологии и метафизики… Гениально! Я два раза прочитал это место!»
Уотербери не верит своим ушам. Какой писатель не упивался бы такими цветистыми похвалами его работе, но то, что услышал он от самого богатого и самого загадочного человека целой страны, подействовало на него как сладкая отрава. Необычная эффектная сцена вызвала у Роберта Уотербери чувство стыда за отступление от писательской чистоплотности и принципиальности ради чего-то грязного и низкопробного. Он даже с болью подумал, что, приехав в Буэнос-Айрес, растерял по дороге самое лучшее, что в нем было.
Дон Карло продолжает говорить о его книгах: «Как же здорово вы прошлись по международным банкам, это же настоящая свора шакалов! Но „Увядший цвет“… – он сморщил нос, – „Увядший цвет“ немного… тяжеловат. Справедливость, правосудие, коррупция – все это… – он снова сморщил нос, – все это раздуто».
«„Увядший цвет“ был совсем не такой, – возражает Уотербери. – Мне хотелось написать священный текст».
Дон Карло одаряет Уотербери своей самой располагающей улыбкой: «А сами выступаете в качестве бога, не так ли?»
Уотербери смеется: «Возможно, сеньор Пелегрини, но только в полной уверенности, что, как и всех богов, люди не воспримут меня всерьез».
Теперь в разговор вступает Тереза Кастекс, причем с вызывающей ноткой в голосе: «А мне больше нравится „Увядший цвет“. Вас не пугали трудные темы».
Пелегрини тут же реагирует и, в свою очередь, с едва приметным налетом язвительности говорит: «Ну конечно, Тереза! Ведь вас открыла Тереза. Мы отдыхали в Барселоне, когда ей попалась на глаза ваша книга и что-то в ней привлекло ее внимание…»
«Меня привлек образ умершей жены», – сказала Тереза.
«А меня эти метафизические планы. Борхес тоже увлекается связью памяти и жизни, но у вас это получается как-то чувственней, а он, пожалуй, аскетичен».
Обычно Уотербери не любит, когда его с кем-то сравнивают, но сейчас обрадован: «Значит, вы двое много читаете?»
«Что до меня, то так, немного. Очень трудно выкроить время. Но вот Тереза –
«Люди, которые могут написать роман, поражают меня, – говорит она. – Это нужно вообразить целый мир. Для меня это что-то абсолютно невероятное».
«Нет, сеньора Кастекс. Нельзя перестать воображать мир».
Дон Карло рассмеялся, и в этот момент появляется Нестор с теплой махровой салфеткой и полотенцем, за ним следует горничная с серебряным кофейным сервизом. Дон Карло велел Нестору взять у Уотербери мокрый и порванный пиджак, и тот возвращается со свежей водолазкой, на которой этикетка знаменитой фирмы. Уотербери надевает ее в курительной и снова принимается за кофе. Некоторое время они беседуют, тон задает дон Карло, его жена иногда добавляет свое мнение. Во время возникшей в разговоре короткой паузы она спрашивает: «А что вы делаете в Буэнос-Айресе? Пишете новую книгу?»
«Да. Собираю материалы».
«Вы можете поделиться, о чем эта книга?»
Уотербери предпочел бы промолчать. Даже тогда имя Пелегрини временами мелькало в газетах в связи с контрабандой и отмыванием денег, и Уотербери не хотелось бы показывать интерес к подобным вещам. «Это будет своего рода триллер, дело происходит здесь, в Буэнос-Айресе. Что-нибудь более кассовое».
«Естественно, Роберт. Даже художникам нужно кушать!»
Затем, как в театре, входит дворецкий с блюдом маленьких пирожных, они принимаются за них, продолжая говорить о литературе и искусстве. Тереза Кастекс начинает рассказывать о том, как в Буэнос-Айресе был Роден, в это время звонок мобильного телефона отвлекает дона Карло, он извиняется и выходит в соседнюю комнату. Из-под дверей, как струйка дыма, просачиваются звуки раздраженного разговора, и Уотербери разбирает слова «Групо АмиБанк», сдобренные грубыми hijos de puta. Когда дон Карло возвращается, у него совсем другое настроение. Его любезности теперь походят на корку, плавающую на поверхности разлившейся лавы, и Уотербери понимает, что пора уходить.
«Но минуточку, – произносит дон Карло, выжимая из себя последнюю долю добродушия. – У вас же порван пиджак. Почему бы вам не пойти с Терезой, и она поможет вам купить новый. Нет-нет, amigo… – Уотербери чувствует, как рука дона Карло ложится ему на плечо, чувствует ту же силу его покоряющей улыбки. – Я настаиваю».
Фабиан глянул на свой почти не тронутый бифштекс – он так торопился рассказывать, что забыл о нем.
– Подумать только! Я себе говорю и говорю, а этот бедный Uruguayo стынет и стынет. – (Фортунато интуитивно почувствовал предназначенный ему намек.) – Мы же не допустим, чтобы он пропал? – Молодой детектив с нарочитым усердием принялся резать и поглощать мясо, прекрасно зная, что компаньоны не сводят с него глаз. – Лучо! Еще пива!
Афина вдруг встала.
– Не рассказывайте, пока я не вернусь, – попросила она.
Фортунато проводил ее взглядом до туалета и закурил. Фабиан продолжал есть, словно за столом с ним больше никого не было.
– В чем дело, Фабиан? Почему ты не рассказал этого раньше?
Молодой человек показал жестом, что у него полный рот. Прожевав, сказал:
– Я до последнего момента проверял информацию. В таком деле нельзя спешить, пока не будешь уверен, что все правильно. К тому же вы сами сказали, что мне нечего соваться в это дело. – Он отрезал кусочек мяса и сунул в рот.