Семнадцать мгновений июня

Жили книжные дети, не знавшие битв,

Изнывая от мелких своих катастроф…

Владимир Высоцкий

Одно лицо, одна одежда, голос —

И двое! Как в волшебных зеркалах!

Уильям Шекспир

«Двенадцатая ночь»

Хоть мой рассказ пойдёт не совсем обо мне, я не

Я люблю этот город с его порога. Опустевшие в столь поздний час прилавки. Глухой железнодорожный забор за пышными кустами. Небо с проклёвывающимся звёздами. Запах пельменей из ближайшего распахнутого окна и прилипчивый мотивчик, доносящийся от круглосуточного магазина неподалёку.

Люблю больше Москвы – конечно, и в ней есть свои прелести, но зато здесь тихо, зелено и… нет, разумеется, не скучно.

Просто надо глубоко вздохнуть – и никуда не торопиться.

В вечер моего прибытия на автостанции было пустынно – последним рейсом возвращались человек пять из Москвы после рабочего дня, а кто их будет встречать на конечной? Спрыгнув на асфальт, я поправил на плече ремень спортивной сумки, огляделся и, присев на край бетонной клумбы, расшнуровался; разувшись же, я с удовольствием пошевелил пальцами ног, связал кеды шнурками и повесил их себе на плечо, чтобы не занимать руки.

После долгой разлуки в любимый город стоит входить, чувствуя тёплую шероховатость нагретого за день асфальта босыми ногами и ловя щекой летний ночной ветерок. Ну а напороться пяткой на осколок… не велика беда.

– Эгей, Холин! Добро пожаловать обратно! – меня догнали и с размаху хлопнули по плечу. – Недолго же ты выдержал в этом вашем Москвобаде.

– Привет, Сань, – я обернулся и крепко прихватил ладонь друга. – Так уж судьба сложилась, сам знаешь.

Тоже мне «недолго»… По мне так сущую вечность.

– Гляжу, московские периоды всё короче? – ухмыльнулся Саня, и в свете уличного фонаря я невольно отметил свежий скол на верхнем резце и свежевыбритые виски. А вот чёлка ещё отросла с прошлой встречи, натуральный чуб.

– В этот раз документы из московской школы уже забрал, – сообщил я со вздохом. – Как буду здесь готовиться к поступлению – пока не представляю…

– А я представляю: бабуля твоя на тебя насядет – и ты всю свою литературу наизусть вызубришь! Не драматизируй, Холин, у нас два года, считай, впереди!

– Разве только… А ты какими путями здесь, Шумахер?

– Батю встречаю на колёсах, – друг кивнул в сторону своей нивы, белый бок которой подпирал с понимающе улыбкой её формальный хозяин, Санин отец. Ну да, я мог бы догадаться, вместе же с ним ехали от МКАДа. – Подкинуть тебя?

Задумавшись на секунду, я отклонил гостеприимное предложение. Неспешная прогулка до дома займёт минут тридцать – как говорится, то, что доктор прописал для соскучившегося по родному городу меня.

Саня распрощался, ещё раз сверкнул щербатой улыбкой, и вскоре с диким рёвом, более приличествующим танку, белая нива умчалась прочь. А я остался у автобусной остановки, нелепо улыбаясь вслед.

Хотелось закрыть на секунду глаза и вобрать в себя это мгновенье, бережно сложить в памяти, чтобы потом вспоминать его и снова так же нелепо улыбаться.

А лучше – собрать целую коллекцию таких мгновений, одно за другим, как мозаику этого июня. Одного бесконечного летнего дня.

…Может, подумалось тогда мне, пусть родители и дальше строят личную жизнь – то ли каждый свою, то ли опять одну общую. А я… Своим домом я считаю старую «двушку» на первом этаже, с окнами на тихий зелёный двор, где полощется на ветру бельё, скрипят единственные качели, а в квартире пахнет то пирогами бабушки, то наваристым супом деда, и повсюду разбросаны выкройки кукол, тетрадки и листочки с бесконечными школьными сочинениями.

Годы проходят, а бабуля всё так же сидит над ними по вечерам, задумчиво катая по столу красную ручку.

Это был мой дом, где я жил – по-настоящему жил, а не существовал, как в Москве. С самого своего дошкольного детства… Я люблю этот город.

Я люблю тебя, Энск.

За спиной басовито гавкнула собака, потом зарычала, кто-то на кого-то «наезжал», нецензурно через слово, а я усмехнулся и зашагал быстрее. Я даже такие разборки люблю… если, конечно, успею унести ноги.

Там, позади, что-то брякнуло, падая на асфальт, со звуком холостого выстрела захлопнулось окно, но я не придал этому значения. Наверное, зря, но откуда мне было знать, согласитесь?

Отойдя уже метров на сто от того места, я остановился, хлопнув себя по лбу. Являться домой без гостинцев после трёх месяцев отсутствия – как-то негоже… Делать нечего, пришлось мне возвращаться к автостанции, а точнее к призывно светящему витриной магазину. Разумеется, умещающийся в срок годности торт с кремовыми розочками там ночью не раздобыть, но и дураку понятно, что к чаю лучше банка моих любимых консервированных персиков и кулёк конфет, чем вовсе ничего.

Торопясь, я впотьмах налетел ногой на что-то острое, глухо звякнувшее, откатываясь прочь, – и зашипел сквозь зубы не самые приличные слова. Но разыскивать таинственную железяку не стал, легкомысленно выбрасывая этот досадный эпизод из головы.

И вновь – зря.

Мгновение первое

Та история, о которой я хотел бы рассказать, началась на следующий день после моего приезда, в булочной. Самой обычной, притулившейся на углу номерного проезда и Советской улицы булочной, где хлеб первые полчаса пахнет так притягательно, что невозможно дойти до дома, не отгрызя горбушку.

Лизу я там заметил с порога и сразу понял – Москва. И дело было не в одежде, скорее уж в том, как она смотрела по сторонам, как нервно сжимала кошелёк с бисерным белым котёнком, как обращалась к продавщице, отвлекая ту от ежедневных кроссвордов. Другой ритм, другие манеры, другие отношения – одним словом, столица.

Моей гордостью всегда было то, что Энску я – свой. Не приезжий, а наоборот, загостившийся где-то и наконец вернувшийся «блудный сын».

В этот момент Лиза обернулась, почувствовав взгляд.

Она смотрелась моей ровесницей или чуть младше; короткая косичка, едва достающая кисточкой до середины лопаток – того цвета, который бабушка зовёт «рыжий в золото», моего цвета! – дополнялась внимательными серыми глазами, прямым строгим носом и настороженной, чуть мальчуковой улыбкой. Пожалуй, только жители крупных городов могут так улыбаться – обозначая вежливо-напряжённую улыбку лишь самым краешком губ.