Семнадцатилетние
Шрифт:
Были неприятности и у Нади. Увидев ее в помятом и испачканном пальто, Мария Ивановна рассердилась:
— Выбрось эту дурь из головы! Не для того я тебя в школу отдавала!
— Мама, ты хочешь из меня какую-то белоручку воспитать, а я тебе категорически заявляю, что это не выйдет! Я никакая не барышня! Я комсомолка!
— Это ничего не значит. Грузчиком ты работать не будешь.
— Нет, буду!
— Надежда! Как ты смеешь так разговаривать?
— А вот смею! Потому что это мои политические убеждения — и, значит, смею. Я должна подчиняться большинству, а не тебе. У тебя не коммунистические
— А большинство тебе купит новое пальто?
— Покупать пальто не надо, а надо только почистить, а вообще это совершенно другой вопрос. Имей в виду, что я буду учиться на инженера и на практике мне придется работать еще хуже. Даже кочегаром...
Пришла Аня и поддержала Надю. Марии Ивановне пришлось уступить. Она согласилась, что позорного труда нет, хотя в профессии грузчика ничего завидного не находила.
— А ты знаешь, сколько мы заработаем? — спросила Надя.
— Сколько?
— Три тысячи рублей!
— Без ноля.
— Ой! Аня, ты слышишь? Мама не верит! Я тебе официально заявляю, что три тысячи... со всеми нолями.
— Но ты-то хоть работаешь или так, для вида болтаешься? — примирительно спросила мать.
— Конечно, работаю! По-твоему, я какая-то ненормальная!
На второй день явились на работу не все. Из десятого класса не пришла Крылова, у девятиклассниц не хватало троих, а у восьмиклассниц — четверых. Это нисколько не смутило девочек и мало отразилось на работе. Первые минуты с непривычки болели все мускулы, но уже через час девушки разогрелись и боль исчезла.
Через четыре дня цех был чист. Пол оказался цементным, и хотя его нельзя было натереть, как обещал Михаил Сергеевич, но танцевать было можно, что девушки и делали, когда оказывался вынужденный простой из-за отсутствия автомашин.
Наконец, ушел последний грузовик, провожаемый восторженными криками. Лопаты сложили в угол, и Василий Иванович повел девушек в заводоуправление. Войдя в просторный кабинет директора, девушки расселись по стульям. Ждать пришлось недолго. Вошел директор, высокий, широкоплечий человек с густыми бровями и прямым носом. Они видели, как он раза два вместе с Михаилом Сергеевичем заходил посмотреть на их работу, но даже и не подозревали, что это директор. Вместе с ним пришел старичок кассир, а вскоре появились и Михаил Сергеевич с Ольгой Николаевной.
— Ну что, Анюта, наработались? — спросила Ольга Николаевна с улыбкой.
— Да. Закончили. Даже не верится!
Директор постучал карандашом по стакану и обратился с короткой речью:
— Ну, дорогие помощники... Не знаю, как вас назвать иначе. С работой вы справились хорошо. На день раньше. А значит — план перевыполнили. Такая уж традиция установилась в советской стране — перевыполнять план! Я хотел поблагодарить вас за помощь. Вы принесли большую пользу заводу, потому что рабочих у нас пока еще не хватает. Теперь остается пожелать вам успехов в ученье. А когда закончите школу, техникумы, институты, курсы, то милости просим к нам на завод работать. Евграф Спиридонович, где ведомости?
Старичок засуетился, достал нужные бумаги и разложил их на столе. Затем вынул несколько пачек десятирублевых бумажек и передал директору.
— Я попрошу вас расписаться в ведомости. Мы никого не выделяли, а просто расписали всю сумму поровну на всех работавших. Деньги я передам вашему комсомольскому секретарю. Вы уже сами делите их.
— Можно мне сказать? — попросила Лена Мельникова.
— Пожалуйста!
—
С чувством глубокого волнения и радости подходили девочки к столу. Против каждой фамилии стояла цифра первого в жизни заработка — 63 рубля 70 копеек.
С сияющими глазами, стесняясь своих счастливых улыбок и сдерживая их, они робко брали перо и расписывались.
В субботу Светлана проснулась от жалобного подвывания собаки и металлического скрежета. В комнате горел свет. Петя задумал очередной радиоприемник и последние дни, охваченный творческим азартом, вставал раньше сестры и мастерил без передышки. Пила его противно визжала, и от этого звука не только у девушки, но, видимо, и у щенка, сидящего возле мальчика, сводило челюсти.
— Петушок, что ты делаешь! Я же сплю.
— Как это спишь, когда разговариваешь?
— Ты меня разбудил.
— Не беда! Уже поздно. Ты же сама говорила, что утром придет Женя, — невозмутимо ответил он, продолжая работать.
— Ой! Перестань скрипеть! У меня зубы заболели.
— Сейчас... Какие-то вы, девчонки, недотроги, — проворчал он, кончая пилить.
— Пря чем тут девчонки? Ты посмотри, как бедный Трюк воет.
— Это он поет.
— Действительно! Запоешь тут...
— Конечно, поет. Вот послушай, как он уже умеет. Водя маленьким напильником о железную планку,
Петя начал извлекать тонкие скребущие звуки, уговаривая при этом щенка:
— Спой, Трюк! Ну, спой немножко.
Не понимая, чего от него хотят, щенок помахивал хвостом и вопросительно смотрел на мальчика. Затем на него напала зевота, и, наконец, не выдержав, он поднял голову и протяжно завыл.
— Во! Молодец! Слышишь, как поет? Тенор!
— Не мучай ты его! Хорошее пение, нечего сказать!
Откинув одеяло, Светлана соскочила на пол и быстро начала одеваться. Вся ее одежда, вплоть до ботинок, лежала сейчас на тумбочке. Почему-то Трюк особенно настойчиво охотился за ее вещами. Стоило Светлане что-нибудь забыть или положить на стул, как вещь моментально исчезала. Место, куда щенок таскал и прятал разные тряпки, чулки, ботинки, щетку, кости, недоеденный хлеб, он облюбовал под кроватью Светланы. Там было чисто, не пахло железом, машинным маслом или бензином. Трюк явно не любил техники и поэтому даже спать предпочитал подальше от своего хозяина, чем сильно огорчал мальчика.
— Петушок, а ты гулял с ним? — спросила Светлана, глядя на сидевшего возле нее щенка.
— Ясно, гулял.
За последний месяц Трюк сильно подрос и изменился. Уши его стояли торчком, хвост сделался пушистым, заворачивался колечком на спину. По определению Игоря, это была чистокровная лайка.
Потрепав щенка по шее, Светлана отправилась на кухню.
Бодрое, приподнятое и удивительно приятное состояние, связанное с ожиданием чего-то большого, не покидало девушку все эти дни, и она с нетерпением ждала субботы. Каждое утро, подметая пол или моя посуду, она старалась представить, как произойдет их встреча с Алешей и о чем они будут говорить. Иногда это выходило естественно и просто, но иногда ей казалось, что она смутится, растеряется и непременно скажет какую-нибудь глупость. От такой мысли она приходила в ужас и долго не могла успокоиться.