Семья Эглетьер

Труайя Анри

— Что произошло, Франсуаза? — спросил Козлов.

— Я не могла ждать до завтра, — тихо ответила она.

Он улыбнулся, взял ее за обе руки и ввел к себе.

XXIV

В щель между небрежно задернутыми шторами пробивался бледный свет. Франсуаза протянула руку, взяла с полу свои часики и очень осторожным движением поднесла их к глазам; пять минут шестого. Рядом с ней спал Козлов; он лежал, приоткрыв рот, неподвижно, как убитый. Но от этого безжизненного тела исходило ровное тепло. Одна его рука покоилась на голом бедре Франсуазы. Девушка вспомнила все, что было, и отвращение снова поднялось в ней. Как могло случиться, что их чистые отношения, возвышенные

беседы завершились дикими движениями, хриплым дыханием, осквернением ее тела. Франсуаза думала, что любовь приблизит ее к Богу, а вместо этого она была низведена до уровня животного. Сможет ли она после такого падения вновь обрести уважение к себе? И как он, человек с высокими духовными запросами, мог испытывать от этого наслаждение?.. Неужели все это было? Он говорил ей «ты». Благодарил. Просил прощения. Твердил: «Не бойся… Ты будешь счастлива… я тебе обещаю…» Но теперь, сколько она ни повторяла себе эти слова, она не ощущала ни гордости, ни надежды, только смертельную печаль. Она испытала счастье, но не то, о котором мечтала. Это счастье мешало ей оставаться собой. По щекам и горькому рту потекли слезы, скопившиеся в сердце Франсуазы. Она не могла их унять. Она закрыла лицо руками, потом кончиками пальцев провела по своим голым плечам. Прикосновение к собственному телу, гладкому и горячему, было ей неприятно. Она снова вспомнила непроизвольные судорожные движения и стиснула зубы. Какая гадость! Значит, от этой мерзкой гимнастики, если будет угодно Богу, рождаются дети! Как объяснить такое? Как допустить! Во всяком случае, ее поступка Бог не одобрял. Иначе на душу ее снизошло бы спокойствие. Она совершила преступление против самой себя и против Бога.

Франсуаза выскользнула из постели, собрала со стула одежду и стала одеваться, стараясь двигаться как можно меньше и не спуская глаз с Козлова. Она уже застегивала блузку, когда он вдруг повернулся на другой бок, отпихивая во сне одеяло. Франсуаза испуганно застыла: неужели проснется? Но Козлов продолжал крепко спать, с открытой грудью, повернув голову к подушке. Он дышал мерно и глубоко, как ночью. Франсуаза взяла туфли, отворила дверь и на цыпочках вышла на лестницу.

Ее встретило холодное, мутное утро. Перед закрытыми подъездами выстроились полные с краями мусорные урны. Она знала, что рано или поздно вернется к Козлову. Хотела она того или нет, он был ее судьбой. Но сейчас даже мысль об этом ужасала Франсуазу. Куда идти? Что делать? Перед ней расстилалась каменная пустыня. В огромном городе не было никого, кто мог бы понять ее и утешить. Словно в чужой стране, где говорят на непонятном языке. Франсуаза взглянула в зеркало витрины: на нее смотрело бледное, усталое, несчастное лицо. Это жалкое выражение она уже видела — у Жан-Марка. Какой суровой она была с ним! И вдруг Франсуазе неудержимо захотелось увидеть брата. Она торопливо зашагала к улице Ассас, иногда пускаясь бегом. Франсуаза еще не была в новом жилище брата, но знала, как его отыскать: Мадлен описала свежевыкрашенную зеленую дверь в конце коридора…

Франсуаза постучалась. Долго никто не отзывался. Должно быть, Жан-Марк еще спал. Франсуаза постучала снова. В комнате что-то двинули, потом зашлепали босые ноги. Дверь открылась. На пороге стоял Жан-Марк, заспанный, лохматый, в шелковом фиолетовом халате. При виде сестры он удивленно отпрянул. Не в силах произнести ни слова, Франсуаза бросилась к нему на шею. Рыдания сотрясали ее, она захлебывалась, будто чья-то рука держала ее голову под водой. Жан-Марк с трудом оторвал сестру от себя и, заглянув ей в лицо, спросил:

— Что случилось, Франсуаза?

— Я не ночевала дома, — с трудом выговорила она.

Изумление в глазах Жан-Марка немного успокоило Франсуазу. Больше она не была одинока. Словно опять поднялись надежные стены их детской.

— Где ты была? — коротко спросил он.

— У Козлова.

Жан-Марк нахмурился:

— Козлов? Это твой преподаватель, что ли?

— Да.

— Ты спала с ним?

— Да, Жан-Марк.

— Не может быть! Кто угодно, только не ты, Франсуаза! Да я сейчас пойду и набью ему морду!

— Я сама этого захотела.

Но Жан-Марк, сжав кулаки, повторял:

— Ах, сволочь! Ну какая же он сволочь!

— Он не сволочь, Жан-Марк. Он мужчина. Мужчина, как и ты. Он меня любит…

Но Жан-Марк отмахнулся.

— Этот старик?

— Ему тридцать два года.

— Я и говорю!

— А Кароль?

Жан-Марк на секунду смешался, затем с сердцем возразил:

— Кароль — другое дело… Она женщина… И она… красива…

— Он тоже красив!

От удивления глаза Жан-Марка округлились:

— Ты находишь?

Взяв сестру за руки, он усадил ее на кровать рядом с собой.

— Послушай, сестричка, — мягко сказал Жан-Марк, — ты сделала невероятную глупость, но все девчонки, каких я знаю, рано или поздно проходят через это. До сих пор ты была исключением. Я смотрел на тебя и не мог понять, из какого теста ты сделана. Говоря откровенно, в отчаяние приходить не от чего, если, конечно, ты возьмешь себя в руки. Вряд ли этот тип намерен на тебе жениться, да и правду сказать, не слишком-то вы подходите друг другу.

Сквозь пелену слез Франсуаза с отчаянием взглянула на брата.

— Но я люблю его, Жан-Марк! Я люблю его так же, как ты любишь Кароль!

Она снова расплакалась от утомления, нервного напряжения, горя, отвращения. Жан-Марк схватил полотенце, намочил его конец и вытер Франсуазе лицо. От непривычной заботливости брата она совсем ослабела. Прижимаясь лицом к приятно холодящей мохнатой ткани, Франсуаза всхлипывала и еле слышно говорила, говорила, не в силах остановиться.

— Нет, Жан-Марк… Не требуй, чтобы я ушла от него… Я этого не сделаю… Так же, как ты не уйдешь от Кароль, сколько бы я тебя ни просила… Я была груба и несправедлива к тебе… Я ничего не понимала… А тебе, наверное, так тяжело!.. Прости меня!

— Будет тебе, помолчи! — сказал Жан-Марк, садясь рядом и неловко обнимая ее за плечи.

Франсуаза вспомнила, как однажды, еще детьми, они просидели так всю ночь, пока бушевала гроза. И сегодня они тоже прижались друг к другу, но стоило ей пошевелиться, и небритый подбородок брата царапал щеку.

— То, что произошло с нами обоими, ужасно, — вздохнула Франсуаза. — Мне стыдно! Почему Бог допустил это? И мы ничем не можем помочь друг другу! Мы постарели, теперь мы взрослые! И сделаемся такими же гнусными, как все они!

— Не говори столько, Франсуаза! Перестань… Отдохни…

— Гнусными! Именно гнусными! Другого слова я не нахожу. Неужели нельзя взрослеть и оставаться чистым? Я была уверена, что не испачкаюсь в этой грязи! Я любила одного студента… Патрика… Ты его не знаешь… Хотя нет, ты видел его на той вечеринке. Через пять лет, когда мы закончим учебу, я собиралась выйти за него замуж… И вот… Завтра я скажу ему… Я должна сказать ему правду, грязную правду!

— Значит, ты была влюблена и я ничего не знал? — удивился Жан-Марк. — Невероятно!

— Он мне нравился, но, видно, я его не любила по-настоящему, раз пошла к Козлову!

Франсуаза ссутулилась, понурив голову. Не зная, что делать, как утешить сестру в ее первом женском горе, Жан-Марк стал тихонько гладить ее волосы. Его рука ласково скользила по склоненной голове сестры, по ее пылающей щеке.

— Мне хорошо с тобой, — тихо сказала она.

Они долго молчали. Потом Жан-Марк осторожно отстранился и, спросив: «Можно, я закурю?», взял сигарету. Запах дыма наполнил комнату. Франсуаза снова подумала о Козлове. Может быть, он уже проснулся, ищет ее, беспокоится. Нежность к нему вновь захлестнула Франсуазу. Подняв голову, она увидела, что Жан-Марк стоит перед ней босой, засунув руки в карманы халата..