Семья Ладейщиковых
Шрифт:
— Да-а, — задумчиво проговорил Николай Иванович и вдруг порывисто встал, прошелся по кабинету. Потом остановился перед Никитой и сказал:
— Что ж! Мы вам поможем! Говорите, в городе все архивы перевернули?
— Все.
— А мы вот что сделаем: отправим вас в Челябинск. Там и архивы посолиднее и люди знающие есть. Не найдете — что ж, в Москву поедете.
Соловьев нажал кнопку звонка и, когда вошел помощник, попросил его заготовить документы для Бадейкина.
Проводив Никиту, Соловьев вспомнил о том, что ему предстоит сейчас неприятный
XI
Узнав, что его вызывает Соловьев, Петр испугался. Припомнив прошлый вызов, когда секретарь горкома сурово отчитал за выпивку, он понял, что предстоит очень тяжелый, окончательный разговор.
Петр пришел ровно в назначенный час. Как он ни волновался, все-таки прежде, чем войти в кабинет секретаря, постоял у зеркала. Коричневый в полоску костюм сидел безукоризненно, рубашка и галстук были чисты, волосы аккуратно зачесаны назад, — все как полагается, А вот лицо было помятым, под глазами образовались подушечки. Глаза смотрели тревожно.
Соловьев принял его сразу. Петр вошел в просторный светлый кабинет. Ноги мягко ступали по ковру, шаги были неслышными, и это пугало Петра. Он прошел к массивному столу, за которым сидел Соловьев и что-то писал. Секретарь подал Петру руку и пригласил:
— Садитесь.
Петр сел в мягкое кресло.
— Как живете, товарищ Ладейщиков? — спросил Николай Иванович, закуривая. — Курите. — Он протянул Петру пачку «Казбека». Хотя Петр и не курил, но папиросу взял, прикурил от одной с Соловьевым спички и, едва сдержав кашель, покраснел от натуги.
— Живу, — неопределенно ответил он, внимательно рассматривая папиросу, боясь оторвать от нее взгляд, чтобы не встречаться с глазами Соловьева.
Николай Иванович достал из сейфа альбом и протянул его Петру.
— Пока я тут заканчиваю, посмотрите-ка.
Петр повеселел: может быть, и не затем вызвали его сюда, чтобы устроить головомойку? Альбом сразу же привлек внимание Петра. В нем была история механического завода. Вот закопченное, с деревянной крышей каменное приземистое здание. Это была знаменитая гвоздарка, положившая начало заводу. У ее входа стоят четверо, и все с бородами и в зипунах. Дальше были фотографии строительства. И вдруг Петр увидел знакомую фотографию: такая есть у матери. На фоне огнедыщащей печи — пять человек, один из них — отец: солидный, широкоплечий, чем-то недовольный. Петр взглянул на Соловьева. Тот оторвался от работы, и их взгляды встретились.
Соловьев улыбнулся, а Петр продолжал рассматривать альбом. Он добрался до большой, во весь альбомный лист фотографии и, рассматривая ее, воскликнул:
— А такой у нас нет!
В центре группы ударников завода сидел Серго Орджоникидзе, а справа от него — отец, рядом с отцом — Семен Кириллович Кочнев. Горький колючий комок подступал к горлу.
— Часы у матери есть, — тихо сказал Петр. — Серго Орджоникидзе подарил, именные.
— Я помню вашего отца, — отодвигая в сторону бумаги, сказал Соловьев. — Хороший был человек, настоящий. Гордиться таким отцом надо.
— Я горжусь, товарищ Соловьев.
— Нет, — покачал головой Соловьев, и Петр понял, что наступило самое главное.
— Не умеете вы гордиться отцом, — продолжал Соловьев. — Гордиться отцом, по-моему, значит так самому работать, так себя вести, чтобы смотрели на вас добрые люди и сказали: «Это Ладейщиков, нашего Алексея Силыча сын! В отца весь, молодец!». Так я говорю, товарищ Ладейщиков?
Петр молчал. У него горело лицо.
— А про вас что говорят? Пьет. Грубит сотрудникам. Порядка в кинотеатре навести не может, склоки там начались. С женой плохо живет. Дурная молва ходит о вас. Позорите вы светлую память отца, имя его.
Соловьев достал новую папиросу, закурил.
— О вас люди беспокоятся, помочь хотят, а вы в амбицию лезете. Есть у вас новый киномеханик Никифоров. Славный, говорят, парень, комсомолец, за дело энергично взялся. Он хочет лучше сделать, а вы его выскочкой обозвали, накричали. Было такое?
— Было.
— Вам бы на таких, как Никифоров, опираться, а вы с Мамкиными разными дружбу завели. Или возьмите Семена Кирилловича Кочнева. Болеет за вас старик, а вы его и слушать не хотите. Сам себе хозяин! Так или нет?
— Так.
— То-то и оно, что так. Для вас дед Матвей мерилом мудрости служит. Хороший он человек, да только зря он вас поддерживает. Скажите, Ладейщиков: задумывались вы когда-нибудь о жизни? Спросили вы себя, правильно ли я живу? По верной ли дороге иду? Задумывались?
— Задумывался, товарищ Соловьев.
— Значит, плохо задумывались. А не то вы бы честно сказали себе: неправильно живу, не по той дороге пошел. В самом деле, товарищ Ладейщиков, вы сейчас директор кинотеатра, а учитесь где?
Петр отрицательно покачал головой.
— Вот видите. А завтра вы директором можете и не быть и, даже вероятнее всего, не будете.
«Теперь все ясно», — тоскливо подумал Петр и вздохнул.
— И куда же вы тогда?
Соловьев сбросил с папиросы пепел в пепельницу.
— Доверить вам самостоятельный участок мы не можем, а специальности у вас нет. Так ведь?
— Так, — тихо проговорил Петр.
— Ваши школьные друзья, — продолжал Соловьев, — определили себя в жизни. Возьмите того же Бадейкина. — Петр невольно поморщился. — Учитель. Ведет интересное исследование, книгу пишет по истории Урала. Что плохого скажешь о нем? Садовников тоже с вами учился?
— Из горкома комсомола? С нами.
— Видите, рабочий, выдвинули на комсомольскую работу, хорошо работает. Тоже ничего плохого не скажешь. Можно привести и более близкий пример: ваша жена.
Петру стало душно. Он попытался ослабить галстук. А Соловьев словно не замечал состояния Ладейщикова.
— На заводе ее уважают, — говорил он, — дело свое знает и ведет его с душой. И я более чем уверен, что если перебрать вот так всех ваших товарищей по десятилетке, то все они правильно выбрали себе в жизни дорогу. А вы?