Семья Мускат

Башевис-Зингер Исаак

— Что ты делаешь? Почему не ложишься?

Он хотел ответить, но губы не складывались в слова. Крупинка риса пристала к языку. Он схватился за стену, будто ребенок, который только учится ходить. Барбара обняла его:

— В чем дело? Ты меня пугаешь.

Она довела его до кровати. Какие холодные простыни. Его голова погрузилась в подушку.

2

Утром Аса-Гешл проснулся от рева самолетов и перестука пулеметов. Комната была залита солнечным светом. Барбара уже встала и ходила взад-вперед в шлепанцах и халате. Детская радость охватила Асу-Гешла. Солнце светит! Люди живы! Он дома! Он спрыгнул с кровати и оделся. Рев самолетов смолк — а с ним и стук пулеметов. Снова открылись окна, заговорило радио, закричали дети, во дворе стояли люди, много людей, они что-то говорили, жестикулировали, показывали на небо. Казалось, всех охватило

какое-то безудержное веселье. Аса-Гешл проснулся с чувством голода, жажды, у него ныли натруженные ноги, но ему хотелось двигаться, поскорей повидаться с родными. Тупой ужас, преследовавший его последние дни, рассеялся. Барбара включила радио. Диктор говорил только о победах: наши героические войска, сообщал он, отражают атаки противника на всех фронтах, под Серадзем, Петрковом, Тчехановом, Модлином. На полуострове Хель наши доблестные солдаты оказывают героическое сопротивление. Противник вытеснен с острова Вестерплатте, возле Данцига. Французская и английская авиация бомбит Рур. В Америке прошли многотысячные антивоенные манифестации. Президент Рузвельт созвал министров на срочное совещание.

Информационные сообщения сменялись музыкой и инструкциями гражданскому населению: как вести себя во время бомбежек, как оказать первую помощь раненым. А затем опять следовали военные сводки, приказы, предупреждения, оптимистические прогнозы. Аса-Гешл позвонил Нюне, но к телефону никто не подошел. Тогда он отыскал в записной книжке номер Пини и позвонил ему.

— Кто говорит? — Голос у Пини был хриплый, срывающийся.

— Аса-Гешл, муж Адасы.

Пиня промолчал.

— Я только что звонил своему тестю, — пояснил Аса-Гешл, — но дома никого не было.

— Ваш тесть переехал к нам, — сказал после долгой паузы Пиня.

— Он не подойдет к телефону?

— Он вышел.

— В таком случае, может, вы мне скажете, где Адаса.

Пиня что-то пробормотал, осекся, закашлялся, а потом с упреком сказал:

— А мы думали, вы там, у нее.

— Я вернулся только вчера вечером.

— Как это вам удалось? А впрочем, не важно. Адасы нет… умерла Адаса.

Оба долго молчали.

— Когда это случилось?.. Как? — выдавил из себя Аса-Гешл.

— В Отвоцке… Первой же бомбой…

И снова — долгая пауза.

— Где Даша?

— Здесь, у нас. Хотите с ней поговорить?

— Нет. Сейчас приеду.

Барбара тем временем рылась в комоде. Лучшие ее туалеты погибли в дороге. Она вынимала платья, обувь, белье. По всей вероятности, она не слышала, о чем шел разговор, и поэтому спросила:

— Ну, как там твои родственнички?

— Барбара! Я ухожу! — Аса-Гешл не узнал собственного голоса. — Адасу убили.

Она подняла на него глаза и побледнела.

— Приду вечером, — сказал он.

— Если будет куда!

Какое-то время они неподвижно смотрели друг на друга. Первой пришла в себя Барбара:

— Погоди. Я — с тобой. Мы можем потеряться.

Пока она одевалась, он сидел на диване. Вышли они вместе. Улица была заполнена людьми: Аса-Гешл ни разу не видел на Желязной столько народу. Каждый что-то нес: чемоданы, свертки, сумки, котомки. Какой-то высокий мужчина в одной руке держал торшер, в другой — корзину. Посреди улицы, среди разбросанных бревен, евреи и поляки копали широкую траншею. Хасиды кидали землю быстрыми, спорыми движениями рук и плеч, каждую минуту дежурно вытирая со лба струящийся пот. Где-то неподалеку работала пекарня: Аса-Гешл заметил, что женщины несут свежие булки. Многие прохожие одеты были по-военному: девушки — в солдатских шинелях, мужчины — в касках. Сквозь толпу пробирались медсестры, санитары с носилками, скауты. У многих горожан с плеч свешивались противогазы. Посреди улицы как ни в чем не бывало о чем-то спорили две высокие монашки. Барбара крепко держала Асу-Гешла за локоть — не потеряться бы. Она переоделась, он же по-прежнему был в измятом костюме, грязной рубашке, стоптанных башмаках. Когда они проходили мимо большого магазина, Аса-Гешл бросил взгляд на свое отражение в витрине и остолбенел. В таком виде к Пине идти нельзя, решил он, и они, свернув, направились в Новолипки, где он снимал комнату.

В еврейской части города на улицах тоже яблоку негде было упасть. Перед булочными вытянулись длинные очереди. Одни магазины закрылись, другие еще работали. В дверях, охраняя свою собственность, стояли лавочники. То там, то здесь воздвигались баррикады: в кучу сваливали все, что попадалось, — доски, столы, стулья, ящики. В одном месте перевернули повозку, и она лежала, перегораживая улицу, колесами вверх. Дети карабкались на

кучи песка, кирпичей, булыжника. Где-то неподалеку взорвалась бомба — никто точно не знал, где именно. Несколько человек столпились у стены дома, где висели еврейские газеты: напечатаны они были гигантскими буквами на одной стороне листа. Всеобщее смятение напоминало Асе-Гешлу о пожарах, солнечном затмении, мессианских предвестиях. Они прошли мимо парикмахерской, и Аса-Гешл спросил, есть ли у Барбары мелкие деньги. Она вошла вместе с ним. Парикмахер, стоило Асе-Гешлу опуститься в кресло, принялся намыливать ему щеки, не потрудившись даже набросить на плечи полотенце. Барбара ждала, разглядывала себя в зеркало. В Государственном сберегательном банке у нее лежало несколько сот злотых, но прошел слух, что банки закрыты. Все ее сбережения, таким образом, составляли на сегодняшний день тридцать восемь злотых плюс брильянтовое кольцо.

Комнату Асы-Гешла на Новолипках заняла сестра хозяина квартиры, недавно приехавшая в Варшаву из деревни. Его вещи тем не менее остались в неприкосновенности. Он переоделся на кухне, а грязную рубашку выбросил в окно. В ящике письменного стола лежала рукопись «Лаборатории счастья», над которой он трудился еще в Швейцарии. Аса-Гешл открыл заслонку, швырнул рукопись в печь и спустился вниз. Барбара разговаривала с молоденьким солдатом, евреем. Увидев Асу-Гешла, она сделала движение, словно хотела их познакомить, но передумала, простилась с солдатом и бросилась вслед за Асой-Гешлом.

— Скорей бежим! — крикнула она. — Пока еще не взорвали мост.

— Куда бежим?

— На восток, к русской границе.

— Здесь моя дочь.

— Аса-Гешл, на счету каждая минута!

— Я остаюсь.

На какое-то мгновение она застыла в нерешительности. Потом взяла его под руку и направилась с ним на Твардую, к Пине. Аса-Гешл поднялся наверх, Барбара осталась на улице. Ждать ей пришлось долго. Над головой проносились немецкие самолеты. Она слышала треск зениток, свист бомб, видела, как над крышами и трубами поднимаются клубы желтого дыма. Над ней, испуганно крича, кружила стая птиц. По улице в панике метались люди. Кто-то крикнул, чтобы Барбара спустилась в бомбоубежище, но она боялась разминуться с Асой-Гешлом. Барбара посмотрела на поднимавшиеся в небо ядовито-желтые испарения — и зевнула. Теперь она поняла, что имел в виду Аса-Гешл, сказав, что война ему надоела.

Аса-Гешл вышел на улицу. Он повидал всю родню: тестя, жену тестя, Дашу, ребе Аарона, Лею, Дошу, Лотти. Были там и другие родственники, но их он не знал. В квартире все было перевернуто вверх дном: постельное белье связали в узлы, повсюду стояли чемоданы, сундуки, валялись свертки. Поодаль от остальных, придирчиво изучая свой американский паспорт, стояла в шляпке с вуалью Лея. Ребе беседовал с каким-то молодым человеком. Пиня бегал по квартире, бормоча что-то нечленораздельное. Невдалеке, как видно, взорвалась бомба, и с потолка и стен осыпалась, обнажив газовые трубы, штукатурка. Повсюду лежал толстый слой желтой пыли. На кухне Аса-Гешл обнаружил Лотти; она сидела на табурете и читала английскую книжку. Никто не обращал на него никакого внимания. Даша ела бутерброд с колбасой. С тех пор как они виделись в последний раз, она очень выросла, лицо стало по-городскому бледным, осунувшимся. Она поглощала колбасу с серьезным, вдумчивым видом, какой бывает у сироты, которую из жалости взяли к себе родственники. Даша рассказала отцу, как все было. Мама отправилась в Отвоцк узнать, когда будет поезд. Вместе с ней пошла Ванина старшая дочь. Объявили воздушную тревогу, и они вбежали в находившееся поблизости школьное здание. В него бомба и угодила. Мама умерла в тот же вечер, в санатории доктора Барабандера. Девушка лишилась руки. Маму похоронили в Карчеве.

Даша начала задыхаться; она уронила голову отцу на плечо и зарыдала пронзительным, хриплым голосом взрослой женщины.

3

Выйдя от Пини, Аса-Гешл и Барбара отправились на Францисканскую, где жила его сестра. Объявили воздушную тревогу, и им пришлось прятаться в подворотне. И опять ревели над головой самолеты, стрекотали пулеметы, взрывались бомбы. Когда сирены оповестили «отбой», они двинулись дальше, мимо горевших домов и развалин. На улицы вновь высыпали люди. По радио был зачитан приказ: всем мужчинам призывного возраста — покинуть город. Нескончаемые толпы текли по улицам в сторону мостов на Прагу. Одни шли пешком, другие передвигались на телегах, повозках, дрожках, мотоциклах, автобусах и такси. В заторе застрял лимузин; за сверкающими на солнце стеклами можно было разглядеть разодетых дам с комнатными собачками на коленях.