Семья Мускат
Шрифт:
Аса-Гешл пробормотал «спасибо». Гина налила в стакан коньяку, Аса взял пирожок. Он шевелил губами и что-то шептал — то ли ритуальную молитву, то ли вежливое «ваше здоровье». Гина вышла снова и вернулась с маслом, сыром и корзиночкой зернового хлеба на тарелке.
Висевшие на стене старинные часы с длинным маятником и позолоченными гирьками гнусаво захрипели и пробили девять. Гина взглянула на циферблат.
— Всего девять, — вздохнула она. — А я думала, гораздо позже. Надо же, сижу здесь одна-одинешенька, минуты считаю. Ну, рассказывай, что за юная дама нанесла тебе сегодня визит? Не иначе как дочка Нюни Муската, а?
— Да, верно.
— Много
Аса-Гешл судорожно проглотил кусок сыра.
— Дядя Абрам?! Этого не может быть!
— Поживи с мое, и ты на собственном опыте убедишься — на свете бывает всякое. Это считается тайной, но о ней известно всем. Нет, ты только представь! Вот старый козел!
— Но ведь у него есть жена.
— Для Абрама это не имеет никакого значения. Он не просто мужчина, он — огнедышащий вулкан! Жениться на ней он, естественно, не может — даже если б развелся; ему ни за что не дадут. Сам не может — но и другим не даст. С кем ее, говорят, только не сватают — но он ни одного жениха к ней не подпустит.
— Почему?
— Потому что ревнует, вот почему. Неужели непонятно, дурачок? Как это он допускает, чтобы ты с ней дружил, ума не приложу. Откуда она узнала твой адрес?
— Абрам дал.
— Вот видишь! Без Абрама ничего не обходится. У него все под контролем. Они все под его дудку пляшут — и Нюня, и Даша, и Адаса. Шагу без него ступить не могут. Он их словно загипнотизировал.
Аса-Гешл раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но слова словно куда-то улетели. Перед глазами у него все двоилось: две Гины, две лампы, две кафельные свечи с позолоченными карнизами, двое часов на стене. Он протянул руку за хлебом, но вместо хлеба пальцы поймали воздух.
— Она, говорят, дает тебе уроки, — сказала Гина.
— Да.
— Нехорошо, что ты ходишь на уроки к ней домой, пусть уж лучше сюда приходит. Только смотри, не влюбись. Во-первых, у нее слабые легкие — ей пришлось пролежать несколько месяцев в санатории. Ну, а во-вторых, Абрам разорвет тебя на части. С другой стороны, такой поворот событий его бы, возможно, и устроил. У него, знаешь ли, во всем свой расчет. Поверь, говорю это тебе без всякой задней мысли. Мне-то какое дело? Болтаю что ни попадя, а все потому, что мне одиноко. Ты даже не представляешь, какая меня иной раз тоска берет. Такая тоска, такая тоска, что впору умереть.
— Что вы! Вы же еще молодая женщина.
— Не такая уж молодая и не такая привлекательная. Не знаю, что говорят обо мне люди — наверняка ничего хорошего, — но, уверяю тебя, я — полная противоположность Абраму. Этот может влюбиться в любую юбку. А я люблю только одного человека. Попади я в хорошие руки — и я была бы верной женой. Но моя мать, упокой Господи ее душу, хотела, чтобы я ни в чем не нуждалась. Ты, должно быть, слышал, я — дочь бялодревнского ребе.
— Да, знаю.
— Это долгая история. Возьмись я рассказывать ее тебе с самого начала, мы бы тут с тобой целую неделю проговорили, и днем и ночью. К чему забивать тебе голову своими горестями? Ты ведь еще так молод. Со своим мужем Акивой я промучилась целых одиннадцать лет. Я его никогда не любила — надеюсь, Господь не накажет меня за эти слова. Наоборот, ненавидела с самого начала. А Герца Яновера я знаю с детства. Его отец был главой ешивы в моем родном городе. И зачем только я все это тебе рассказываю? Сама не понимаю — говорю, что попало.
— Нет.
— Давай поедем к нему? Я ему про тебя рассказывала, и ему тоже не терпится с тобой познакомиться. Сядем в сани и поедем. Не отказывайся, получишь удовольствие, да и я встряхнусь. Тебе, может, это покажется смешным, но мне интересно знать о нем твое мнение. У меня все в голове перепуталось, и я уже ничего не соображаю. Не торопись, доешь. У таких, как он, вечер только еще начинается: Герц — пташка поздняя.
Гина засмеялась, и на глаза у нее навернулись слезы. Она вскочила и выбежала из комнаты. Аса-Гешл слышал, как она рыдает и сморкается за стенкой.
Герц Яновер занимал квартиру на Гнойной, в одном из больших, многоэтажных домов с внутренними дворами. На лестнице было темно, и Гина то и дело чиркала спичкой. Квартира находилась на втором этаже. Не позвонив и даже не постучав, Гина толкнула входную дверь, и они вошли. В коридоре стоял полумрак; если б не горевшая на кухне лигроиновая лампа, было бы совсем темно. Маленькая, кряжистая, краснощекая служанка с толстыми голыми ногами мыла посуду. Увидев Гину, она подошла к дверям и приложила палец к губам.
— Хильда здесь? — спросила, скорчив гримасу, Гина.
— Ш-ш-ш. Господин Яновер велел никого не пускать.
— Чего он так боится? Духи не разбегутся, — с раздражением сказала Гина, снимая пальто и шляпку. — Надеюсь, ты не робкого десятка, — обронила она, поворачиваясь к Асе-Гешлу. — Мой профессор, видишь ли, увлекся спиритизмом. Знаешь, что это такое?
— Да, слышал. Это когда вызывают души мертвецов.
— Чушь собачья, но что поделаешь? Всякий гений безумен по-своему. Скажи, Доба, — обратилась она к служанке, — кто у него?
— Финлендер, Дембицер, Мессингер и эта… Хильда. О, да, и господин Шапиро тоже здесь.
— Абрам! Легок на помине!
Аса-Гешл вздрогнул.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал он. — Спокойной ночи. — И он покосился на пальто и шляпу, которые только что повесил на вешалку.
— Что с тобой? Решил обратиться в бегство? Кавалер, называется! — воскликнула Гина. — Как тебе не стыдно!
— Я только помешаю… поеду лучше домой.
— Наверно, господин боится покойников, — предположила служанка.
— Нет, вовсе не покойников, — отозвался Аса-Гешл.
— Слушай, не валяй дурака, — нетерпеливо сказала Гина и, взяв его за локоть, подвела к двери с матовым стеклом. Она открыла дверь, и они вошли в большую комнату с отстающими от стены обоями и выцветшим потолком. На полу стояла покрытая красным платком зажженная лампа; она освещала комнату каким-то тусклым, красноватым светом, как будто здесь лежал тяжелобольной. Посередине, за квадратным столиком, сидело шестеро, пять мужчин и одна женщина. Все держали ладони на краю стола и молчали. Первым обратил внимание на вновь прибывших Абрам — он сидел лицом к двери. Борода у него была всклокочена, лицо в свете лампы приобрело какой-то пепельно-красный оттенок. Он кивнул Гине и Асе-Гешлу и с преувеличенной серьезностью поднес палец к губам. Справа от него сидел человечек с узким подбородком и большим, изрезанным морщинами лбом. На лице у него застыло выражение пойманного с поличным шалуна. Голова человечка, а также затылок и шея покрыты были густыми, давно не стриженными волосами. Небрежно завязанный черный шелковый галстук был приспущен. Его фотографию Аса-Гешл видел у Гины. Это и был Герц Яновер.