Семья Мускат
Шрифт:
Он никогда еще не приходил домой так рано, как сегодня. Ему хотелось побыть у себя, в своей комнате. Там, вытянувшись на старом диване, он имел обыкновение строить планы. Он махнул кучеру, влез в дрожки, откинулся на спинку, вытянул ноги и закрыл глаза. По звукам и запахам он мог точно сказать, по каким улицам проезжает. На Жабьей запах прелой листвы подсказал ему, что они едут мимо Саксонского сада. На Сенаторской запахло Вислой и лесами на Праге. Даже раскаты отдаленной артиллерийской канонады не могли заглушить привычные звуки. Мальчишки выкрикивали последние новости: русским удалось остановить германское наступление. Копл открыл глаза, подозвал мальчишку, бросил ему копейку и раскрыл газету. «Медведь еще жив», — буркнул
На мосту дрожки остановились. Санитарный поезд с вагонами, чем-то похожими на омнибусы, въезжал на мост. В окнах, с перебинтованными головами и конечностями, маячили солдаты. Над ранеными склонились сестры милосердия. В одном из вагонов лежал человек, забинтованный с головы до ног, точно мумия; виден был только кончик носа. Двое в белых халатах суетились вокруг него с каким-то аппаратом и резиновыми трубками. По телу Копла пробежал холодок. «Ай, мама», — пробормотал он.
Дома была только Шоша, его старшая дочь, девочка шестнадцати лет: она была моложе Монека на одиннадцать месяцев. Шоша была выше отца, но с лицом ребенка. Две длинные светлые, заплетенные лентами косы доходили ей до пояса. Училась она, прямо скажем, неважно и в четвертом классе осталась на второй год. Не успел Копл произнести хоть слово, как она бросилась ему на шею, прижалась к нему грудью.
— Татуся!
— Где мама? — спросил Копл, высвобождаясь из ее объятий.
— В магазин пошла.
— А Иппе и Тобйеле?
— Тобйеле спит. Иппе у плотника.
— Что в школе?
Глаза у Шоши сверкнули.
— Ой, татуся, сегодня такое было! Наша учительница истории упала. Господи, как мы хохотали! Мне до сих пор смеяться больно. — И девочка по-детски захихикала, обнажив неровные зубки.
Копл пожал плечами.
— Что ж тут смешного? — сказал он. — Такое со всяким случиться может.
— Нет, татуся! Было ужасно смешно. Она прямо в проходе растянулась, между партами. Дай я тебя поцелую!
Девочка вновь обняла отца за шею, осыпая его лицо поцелуями. Коплу стоило немалых трудов оттолкнуть ее от себя. «Вылитая мать, — подумал он. — Глупа и чистосердечна». Коплу не раз уже приходило в голову, что если эта теля в кого-то влюбится, и не заметишь, как она явится домой с животом.
Он пошел к себе в комнату, закрыл дверь на цепочку и растянулся на диване. Чем дольше он курил и размышлял, тем больше сам себе удивлялся. Что за безумная идея! Порвать с семьей и бежать в Америку! А кто будет за Шошей присматривать? Кто проследит, чтобы Иппе нашла себе приличного мужа? Бедняжка ведь хромает. А что будет с Тобйеле и Монеком? Да и Лея уже не первой молодости. Ей сорок четыре, а может, и больше. Если она его действительно любит, то почему тогда не соглашается стать его любовницей здесь, в Варшаве?
Когда же Копл вспомнил, что рассказал Лее про отцовский сейф, он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота.
«Я, должно быть, сошел с ума, — подумал он. — Я сам вонзил себе нож в живот».
Он повернулся к стене и задремал. Жена разбудила его около семи, когда ужин был уже на столе. Копл встал совершенно разбитый и, с трудом переставляя ноги, направился в столовую.
Все казалось ему каким-то необычным: и свисавшая с потолка лампа в матовом колпаке, и накрытый стол, и дети за столом. Иппе и Шоша о чем-то оживленно разговаривали, разражаясь громким визгливым смехом. Монек в своем коротком школьном пиджачке с золотыми пуговицами сидел молча, его коротко стриженная голова отбрасывала на стене огромную тень.
Башеле, как всегда, суетилась, прислуживала мужу, подкладывала ему мяса, солений, квашеной капусты.
— Копл, что это ты сидишь сегодня, как посватанный? — сказала она. — У тебя голова болит, или что?
— Что? Нет, все в порядке.
— Не в твоем обыкновении завалиться спать средь бела дня.
Копл повернулся к Монеку.
— Как дела в школе? — поинтересовался он.
Не успел мальчик ответить, как Шоша вновь разразилась смехом:
— Видели бы вы, как сегодня рухнула наша учительница!
«Если у тебя жена корова, то и дети — телки», — подумал Копл. Есть ему больше не хотелось. Как только ужин подошел к концу, он встал, надел пиджак и направился к двери.
— Копл, приходи не поздно, — крикнула ему вслед Башеле, хотя прекрасно знала, что раньше двух часов ждать его нечего.
На лестнице было темно. Он вышел из подъезда и повернул налево. На Малой, недалеко от Петербургского вокзала, жили Оксенбурги, у которых Копл часто бывал. Этажом выше, в том же доме, жила мадам Голдсобер, молодая вдова старого торговца коврами. Копл с друзьями приходил к Оксенбургам несколько раз в неделю. У Оксенбургов была большая пятикомнатная квартира. На Праге квартплата была невысокой, и, если б не паровозные свистки, которые слышны были всю ночь напролет, место было идеальным. Оксенбурги, однако, так к ним привыкли, что летом, когда они жили за городом, не могли по ночам заснуть.
«Тишина звенит в ушах», — жаловался Исадор Оксенбург.
Было время, когда у Исадора Оксенбурга было несколько ресторанов на Праге и в самой Варшаве. О рубцах, которые подавались в ресторанах Оксенбурга, ходили легенды. Однако с тех пор, как здоровье у него пошатнулось, он ушел из ресторанного дела, сидел дома и обслуживал свадьбы, поставляя посуду и готовя праздничные блюда. Его жена Рейце подвизалась торговым агентом. Про их сына говорили, что он скупщик краденого. Зато обе дочери, Циля и Регина, родителей радовали. Муж Цили, приказчик в магазине штучных товаров на Генсье, зарабатывал тридцать рублей в неделю. Регина собиралась замуж. В молодости мадам Оксенбург была, говорят, красоткой, однако теперь растолстела, да так, что с трудом в дверь входила. Весила она больше трехсот фунтов. Тем не менее она вела хозяйство, отчитывала служанку и постоянно конфликтовала с мужем. Оксенбург, высокий, худой, с костлявой шеей, рыжими, цвета пива, ухоженными, подкрученными на польский манер усами, любил выпить и на диване проводил куда больше времени, чем на ногах. Еще он любил раскладывать пасьянс. Всякий раз, ссорясь с женой, он бил кулаком себя в грудь и на всю квартиру кричал: «Да ты знаешь, с кем разговариваешь? С Исадором Оксенбургом! Ты из меня всю кровь выпила, точно пиявка! Смотри, в кого я по твоей милости превратился!»
И он показывал на свои ввалившиеся щеки, которые отливали болезненной голубизной, как будто из него действительно выпили всю кровь.
Исадор Оксенбург и Копл были членами общества «Аншей Цедек». Копл был, по существу, членом семьи Оксенбургов, у него имелся даже собственный ключ от их квартиры. В коридоре он снял пальто и шляпу и повесил их на вешалку. Затем пригладил карманной расческой волосы. В гостиной он застал всех; Давид Крупник, Леон Коробейник и Мотя Рыжий играли в карты с мадам Голдсобер. Ичеле Пелцвизнер играл в домино с Цилей. Все были так увлечены игрой, что не заметили, как появился Копл. Войдя, он услышал, как мадам Голдсобер сказала: «Сброшу-ка я королей».
— Я составлю вам компанию, — заметил Давид Крупник, торговец мебелью, человек, по слухам, не бедный. Вдовец, он был к мадам Голдсобер весьма неравнодушен.
— Пас.
— Ставлю шесть грошей.
— Десять.
Мадам Голдсобер сидела во главе стола, кутаясь в вязаную шаль. Ее каштановые, рыжеватые волосы были зачесаны назад, сверху красовался декоративный гребень. У нее были круглый лоб, маленький нос и девичий подбородок. Верхняя губа была слегка приподнята, из-под нее выглядывали маленькие белые зубки. Брови были выщипаны. Когда-то она страдала астмой и с тех пор имела обыкновение курить особый сорт длинных, тонких папирос, которые, как считалось, прочищают мелкие бронхи. Она сидела и выпускала из ноздрей облачко табачного дыма.