Шрифт:
ПЯТНИЦА
Ваши инстинкты вводят вас в заблуждение. Инстинкты обеспечивают выживание животным, но мы же не звери. Мы не львы, не акулы, не стервятники. Мы — цивилизованные люди, а цивилизация существует только тогда, когда инстинкты подавляются. Так что выполняйте свой долг перед обществом и игнорируйте появляющиеся у вас темные желания.
Орчард-лейн,
Тут тихо, особенно по ночам.
Даже слишком тихо, подумаете вы, не могут на такой милой тенистой улочке жить никакие чудовища.
И действительно — в три часа ночи в деревеньке Бишопторп трудно усомниться в том, что ее мирные обитатели ведут исключительно добропорядочный образ жизни. Они и сами в это наивно верят.
В три часа ночи здесь можно услышать лишь звуки самой природы. Уханье совы, собачий лай вдалеке или неразборчивый шепот ветра в ветвях платанов. Даже если вы выйдете на улицу рядом с пабом, аптекой или кулинарией «Обжора», вряд ли услышите шум проезжающей машины или разглядите неприличные граффити на стене бывшей почтовой конторы. (Разве что слово «упырь» удастся кое-как разобрать, если посильнее напрячь зрение.)
А если вы совершите ночную прогулку где-нибудь вдалеке от главной улицы, например, по Орчард-лейн, и пройдетесь мимо особняков, в которых проживают работающие в городе адвокаты, врачи и бухгалтеры, вы увидите, что повсюду выключен свет, шторы задернуты — все спят. Точнее, повсюду, кроме дома номер семнадцать: дойдя до него, вы заметите, что в зашторенном окне наверху горит свет.
И если вы на миг остановитесь и вдохнете свежего деревенского воздуха, такого прохладного и умиротворяющего, вам поначалу покажется, что за исключением этого светящегося окна семнадцатый номер совершенно ничем не выделяется среди окружающих его домов. Ну, возможно, он не такой роскошный, как номер девятнадцать, его ближайший сосед (выстроенный в элегантном стиле эпохи Регентства, с широкой подъездной дорожкой), но все равно стоит на своем месте.
По виду и по всем ощущениям именно таким и должен быть деревенский дом. Не слишком большой, но достаточно велик, в нем нет ничего неуместного, ничто не бросается в глаза. Любой агент по недвижимости скажет вам, что во многом такой дом — предел мечтаний, и уж точно он идеально подходит для того, чтобы растить детей.
И тем не менее через секунду-другую вы заметите: что-то с ним все же не так. Хотя «заметите», наверное, не то слово. Может быть, вы даже не осознаете, что вокруг этого дома сама природа кажется тише, что вы не слышите ни птиц, ни каких-либо других звуков. Но вероятно, какое-то инстинктивное ощущение заставит вас задать себе вопрос, почему же там горит свет, — и по коже побегут мурашки, вызванные отнюдь не ночной прохладой.
Если дать этому чувству волю, оно могло бы перейти в страх, который заставил бы вас поскорее убежать оттуда, но этого, скорее всего, не произойдет.
Приглядевшись к этому милому домику и припаркованному рядом автомобилю, вы все же сочтете, что тут живут самые что ни на есть обыкновенные люди, не представляющие никакой угрозы для окружающих.
И это будет ошибкой. Потому что в доме номер семнадцать по Орчард-лейн проживает семья Рэдли, и как они ни стараются, они далеко не обычные люди.
Пустая спальня
— Надо поспать, — говорит он себе.
Не помогает.
В эту пятницу в три часа ночи свет горит в комнате Роуэна, старшего из двух детей Рэдли. Он не спит, хотя и выпил шесть доз «Ночной сиделки», но в этом нет ничего необычного.
Он в такое время никогда не спит. Если ему везет, он засыпает часа в четыре и снова просыпается в шесть или чуть позже. Два часа беспокойного мучительного сна, полного непонятных кошмаров. Но сегодня мальчику не везет: ветер как будто ломится в окно, зуд по всему телу — и он понимает, что в школу, скорее всего, придется идти, совсем не поспав.
Он откладывает книгу. Избранные сочинения Байрона. Слышит, как по лестнице спускается его мать, не в туалет, а в незанятую комнату. Открывается дверь сушильного шкафа, мама принимается что-то искать. Тихонько роется в шкафу, потом несколько секунд тишины — и она выходит из комнаты. Опять же, это не так уж и необычно. Роуэн часто слышит, что мама встает среди ночи, но он никогда не спрашивал ее, с какой такой тайной целью она ходит в пустую спальню.
Потом мама возвращается в постель. За стеной раздаются приглушенные голоса — родители о чем-то переговариваются, но слов не разобрать.
Мне снился сон
Хелен ложится в постель, от странного напряжения у нее ломит все тело. Муж вздыхает — протяжно и как-то тоскливо — и прижимается к ней.
— Это еще что такое?
— Пытаюсь тебя поцеловать, — отвечает он.
— Питер, перестань, — просит она. Невыносимая боль пульсирует в висках. — Четвертый час ночи!
— А в какое время суток ты предпочитаешь целоваться с собственным мужем?
— Я думала, ты спишь.
— А я и спал. Мне даже снился сон, весьма увлекательный. Ностальгический, я бы сказал.
— Питер, мы разбудим детей, — говорит она, хотя и знает, что у Роуэна до сих пор горит свет.
— Да ладно тебе, всего один поцелуй. Такой хороший был сон…
— Неправда. Я же знаю, к чему ты клонишь. Ты хочешь…
— Ну да, а что тебя беспокоит? Простыни?
— Я просто хочу спать.
— А куда ты ходила?
— В туалет, — машинально произносит она привычную ложь.
— Эх, стареем. Мочевой пузырь слабеет…
— Спокойной ночи.
— А помнишь ту библиотекаршу, мы еще домой ее привели?
По голосу слышно, что он улыбается.
— Господи, Питер. Это же было в Лондоне. Никаких разговоров о Лондоне.
— Но когда ты вспоминаешь ночи вроде той, разве тебе не…
— Нет. Это из другой жизни. Я ее не вспоминаю. Совсем.
Легкий укол боли
Проснувшись утром, Хелен первым делом выпивает воды и открывает баночку ибупрофена. Она кладет таблетку на язык так аккуратно, будто это причастная облатка.