Семья Рэдли

Хейг Мэтт

— Нет, спасибо, — говорит он, прикрывая рот.

Он встает и направляется к выходу.

— Роуэн?

— Мне надо в туалет, — бросает он через плечо, поспешно проходя мимо пустых кресел в их ряду.

Он только что был на грани и чуть не сорвался.

Я чудовище. Чудовище, сын чудовища.

Мучительная жажда требует своего.

Добравшись до мужского туалета, он вытаскивает бутылку из рюкзака и ловко откупоривает ее. Запах застарелой мочи тут же пропадает, и Роуэн растворяется в неописуемом блаженстве.

Аромат

кажется чарующе экзотичным и в то же время почему-то удивительно близким. Зажмурившись, он жадно пьет, отдавая должное изысканности букета. Это вкус всех чудес света, но такой подозрительно знакомый — Роуэн словно возвращается в родной дом, о существовании которого давно позабыл.

Только оторвавшись от бутылки, чтобы вдохнуть и вытереть губы, Роуэн наконец обращает внимание на этикетку. Вместо имени Уилл написал: «ВЕЧНАЯ — 1992».

И его осеняет.

Вечная.

И год его рождения.

Он чувствует ее на языке и в горле.

Рука с бутылкой дрожит, это отголоски внутреннего землетрясения, вызванного ужасом и яростью.

Он швыряет бутылку об стену, кровь стекает по керамической плитке, и на полу образуется лужа. Красная лужа, которая подползает к нему, словно медленно высовывающийся язык.

Но Роуэн успевает обойти ее, раздавив кусок стекла. Он выходит в фойе — там никого нет, только кассир сидит на своем рабочем месте, жует жвачку и читает «Рейсинг пост».

Он бросает на Роуэна неодобрительный взгляд — должно быть, слышал, как разбилась бутылка, — но тут же возвращается к газете или просто делает вид. Уж больно жуткое выражение лица у мальчишки.

Остановившись на ступеньках кинотеатра, Роуэн дышит ровно и глубоко. На улице прохладно. Воздух какой-то сухой. Надо срочно нарушить эту абсолютную невыносимую тишину — и он что есть мочи кричит в ночное небо.

Луна на три четверти скрыта тонким облачком.

Звезды шлют сигналы из минувших тысячелетий.

Выдохшись, Роуэн умолкает, сбегает по ступенькам и несется по улице.

Он бежит все быстрее и быстрее, пока бег не переходит в нечто другое. Он больше не чувствует твердой земли под ногами — только пустоту.

Атом

«Перерождение III: Ледяные мутанты» — не лучший фильм, который видела Ева. По сюжету зародыши внеземной жизни, вмерзшие в полярный лед во времена последнего ледникового периода, из-за глобального потепления начинают оттаивать, вылупляются и превращаются в живущих под водой смертоносных пришельцев, уничтожающих подводные лодки, рыболовные траулеры, глубоководных дайверов и эко-воинов, но потом их разносит на куски американский флот.

Но примерно через двадцать минут сюжет перестал прослеживаться, фильм превратился в набор кадров: все более и более навороченные взрывы да идиотские осьминоги-пришельцы — чудеса компьютерной графики. Впрочем, это не имело особого значения, потому что рядом сидел Роуэн, и Ева потихоньку признавалась

себе, что быть рядом с ним ей нравится чуть ли не больше всего на свете. Даже если ради этого приходится смотреть подобную чепуху. Хотя, в оправдание Роуэна, надо отметить, что других фильмов сегодня и не показывали. Все же кинотеатр в Тёрске, прямо скажем, не мультиплекс. Но Роуэн ушел, Ева сидит одна — она смотрит на циферблат часов, освещенный очередным взрывом целой лодки, полной пришельцев, — уже почти полчасаи начинает беспокоиться, куда же он запропастился.

Она ставит ведерко с попкорном на пол и отправляется искать его. Чувствуя себя неловко, она поспешно проходит мимо нескольких молодых пар и придурковатых любителей катастроф со взрывами и выходит в старенькое фойе.

Роуэна там нет, да и вообще никого нет, кроме кассира в маленькой будке, который, похоже, ничего, кроме своей газеты, не замечает. Она направляется к туалетам, расположенным в небольшом закутке поблизости.

Ева подходит к двери мужского туалета.

— Роуэн?

Молчание. Но она слышит, что там кто-то есть.

— Роуэн?

Ева вздыхает. Она думает, что, наверное, чем-то его оттолкнула. К ней возвращается привычная неуверенность. Может, она слишком много болтала об отце. Может быть, это из-за набранного килограмма, о котором ей сегодня утром сообщили весы. Может, у нее неприятно пахнет изо рта. (Ева лижет ладонь и принюхивается, но чувствует лишь едва различимый сладковатый запах слюны, как у младенца.)

Может, ему не понравилась ее майка с «Эйрборн Токсик Ивент». Мальчишки иногда ужасно придираются к таким вещам. Она вспоминает, как однажды в Сейле Тристан Вудс, правда уже изрядно набравшийся, заплакал — заплакал, — когда она призналась, что не разделяет его музыкальных пристрастий.

Может, она перестаралась с косметикой. Может быть, яблочно-зеленые тени чересчур броские для понедельника. А может, все дело в том, что она нищая дочь психованного параноика, который работает мусорщиком и не в состоянии даже заплатить за квартиру, — ну ни дать ни взять роман Диккенса. Или может быть, всего лишь может быть, Ева раскрылась перед ним настолько, что он почувствовал скорбь, засевшую в самой глубине ее души и тщательно упрятанную под маской бесшабашного сарказма.

А может быть, это из-за того, что она, кажется, стала отвечать ему взаимностью.

Третья попытка.

— Роуэн?

Ева опускает глаза на ковер, заканчивающийся у порога туалета.

Ужасный ковер, старый и истоптанный, а этот вычурный рисунок больше подходит для зала с игровыми автоматами — если смотреть на него слишком долго, начинает кружиться голова. Однако сейчас ее беспокоит не рисунок. А темное мокрое пятно, медленно выползающее из-под двери. Которое, соображает она, очень даже может быть кровью.

Ева осторожно открывает дверь, готовясь к самому худшему — увидеть Роуэна распростертым на полу в луже крови.