Семя скошенных трав
Шрифт:
Я говорю:
— Ой, мужики, а они не могли ко мне на ферму пролезть незаметно? А если коровам заразу какую-нибудь занесут, ё-моё? Вы бы глянули, а? Ляд их знает, инопланетян…
И вижу по мордам: им резко стало неинтересно. Я их надул.
Капитан говорит:
— Заметишь, если проберутся.
— Начальник, — говорю, — связной код дай, куда звонить, если что?
Смотрю, собираются уходить. Ну, Танюха не подвела: подскочила с пакетом, там, надо думать, отборные распечатки, стейки экстра-класса:
— Мальчики, — говорит, — не обижайте. Возьмите мясца, на отдыхе покушаете. Мы бы
Ну и всё. Их капитан личный доступ мне оставил, не казённый, а на свою страницу — и мой взял. Ни фига я им не сельпо, я им полезный человек, ага. Набитый идиот, который про тех инопланетян — ни в зуб ногой, ни в жопу пальцем, зато у меня тут мясо, выпивка, всё такое. Прибухнуть и закусить на халяву…
Гниды.
Расстались сердечно. Я их всё порывался зазвать поискать опасных тварей у меня на ферме, а они от меня отбрыкивались, что нет тут никого, раз я не видал, а если увижу — пусть сразу сообщу. Так и свалили, задрыги, и десять кило мяса увезли. И радостно пообещали заглядывать.
Торопились. Как сообразили, что тут им ловить нечего, так и сорвались.
Реально нужны им бедные девчонки. Премию обещали, не иначе.
Как за ними позёмка улеглась, я говорю:
— Не нашли бы девчонок, с тепловизором-то…
А Танюха:
— У тебя нет ощущения, что мы ввязались в паршивую историю, а, Сём?
Я только вздохнул. Для меня эта история точно не паршивее, чем для бедных шельмушек. Одни, в лесу, в погребе, с дитём…
Я думал о них, и у меня сердце леденело. Выхода у них не было никакого — и псы уже шли по их следу.
На нашу с шельмочками удачу погода стояла вьюжная, метельная — февраль, что вы хотите. Штормовое предупреждение — через день. Глобальное потепление, чо! Главное, температуры не сказать чтоб особо низкие — около ноля, плюс-минус, а вот ветрище… В общем, самое оно потерять в лесу пару коптеров-наблюдателей: ветром подхватит, об сосну жвахнет — плакали денежки. Ну и шарить по лесам в такую погоду — мало охотников. Случись что — так заровняет, что и хоронить не потребуется. К весне оттаешь.
И ФЕДовцы, похоже, рассудили, что шельмочки сгинули в лесу. Правильно, кстати, рассудили, потому что девчонки сгинули бы, конечно: раненая, беременная… жрать нечего, места чужие… да без вопросов! Поэтому армию мы около хутора больше не видели. Дети вернулись, жизнь своим чередом. Внуки на выходные приезжали из интерната — а что, не возить же каждый день в школу за двести километров, а удалёнка — не обучение, баловство одно… Славка пару новых каналов для поставок выбил — победа ж, мать её уети, банкеты, празднуют все. Мы даже третью линию запустили, запасную — а она у нас обычно пашет, когда какая-нибудь из основных на профилактике. Петька запропал: в Москве голопарад был, голограммы крейсеров проходили во всё небо, пьянка-гулянка, известное дело. Познакомился с девкой какой-то, упрашивал, чтоб задержаться — пришлось на него рявкнуть: нашёл время загулять, обормот, когда самые продажи.
А шельмочек будто и нет.
И с языка почему-то не идёт.
Даже Томка Светке не обмолвилась, а уж какие задушевные подружайки! А я и подавно помалкивал. Будто впутывать остальных опасались… не знаю… да ладно. Не их дело.
Просто, когда надо было, Танюха вместе с комбикормом делала малость концентрата на рыбьем жиру, а я выбирал ночку поветренее — и эту еду отвозил девчонкам.
Они там жили, как мышки. Ко мне привыкли, даже вроде улыбались. Подземелье, конечно, провоняло рыбьим жиром, но было чистенько. И с пушистиком своим они возились, как взрослые, ответственно. Повзрослели рано, военные детки.
Строили ему домики какие-то из пачек окаменевшего старого печенья… Я старых игрушек на чердаке собрал, книжки с толстыми страницами, с картинками. Им привёз, они взяли, пушистик их обрадовался, потянулся… Ну, мелкому-то ещё ничего не понятно, ему мячик дай — и рад… а девчонки просто ждали. Ждали они, когда война кончится, надо думать. Когда им можно будет депортироваться.
А я не мог им сказать. Даже дешифратор не включал, жестами показывал, мол, не умею. Не мог. И так оно всё потихоньку устроилось.
Даже не так свербело уже, что я им… ну, не то чтоб вру… но не договариваю. Как-то поутихло чуток.
Они живут себе, полёвку прикормили своим рыбьим жиром, даже потихонечку высовываются наружу по ночам — весна ж наступает, теплеет помаленьку. А я им вожу, что им надо: снег частью отвердел, частью растаял, ну и не видно следов уже, не так страшно, что с дрона выследят.
В общем, расслабился я. И поэтому, мягко выражаясь, обалдел вконец, когда ни с того ни с сего заявилось ко мне полицейское начальство из райцентра.
Уважаемый господин Анискин собственной персоной. По личному делу. Будь по казённой надобности — меня бы в район высвистнул, а тут сам, на служебном глейдере, с дружественным визитом. Обалдел я здорово, надо сказать.
Но, конечно, пригласил посидеть, выпить-закусить, раз такое дело. Самое главное — их кормить. Деньги совать — другой, может, и заартачится, и заподозрит, что коллеги бдят, кому я перевожу… а мясо все берут. Мясо следов в личной директории не оставляет: сожрали — и шито-крыто.
И он стейк шатобриан сожрал в одну мясорубку, с таким видом, будто лёгонький закусончик. Другой бы лопнул, но наш полкан ещё и не столько уместит. И Танюхиной наливки тяпнул — типа в гости приехал…
А вот как тяпнул — так и заговорил. А то мялся.
— Ну вот, — говорит, — Ильич. ФЕДовцы то и дело в район шлендают, всё не могут своих шельм найти. Ты же в курсе, что они потеряли, да? Мне их человек шепнул, что с тобой побеседовали.
— Ну да, — говорю. — Приходили, но это когда ещё было. Да нелепо как-то, мля! Сами говорят: инопланетяне, инопланетяне — а сами даже в коровник не заглянули. Перепугали меня — и даром. Разве это дело, Пахомыч? Если б шельмы сюда забрались, могли бы мне коровник сжечь вместе с домом, запросто…
А Анискин на меня глянул как-то странно, сладенько и цепко.
— Да ладно, — говорит, — Ильич. Ты ФЕДовцев-то можешь за причиндалы водить, сколько хочешь, но я понимаю. Ты же в курсе дела? Припрятал потеряшек?
Я чуть со стула не упал.
— Чего?! — говорю. — Нахрена мне вывалилось? Слушай, Пахомыч, ты меня знаешь, я в жизни в политику не лез, я ничего не нарушал, я просто фермер. Я налоги плачу. Зачем мне вязаться в военные дела? Вот хоть одну причину назови: зачем?
Он зубом цыкнул и покивал с ухмылочкой: