Семя скошенных трав
Шрифт:
Славка зажмурился, стал мотать головой — еле-еле посмотрел на нас:
— Бать, Том… не знаю… не подумал как-то… что они…
Петька скорчил презрительную мину:
— Им же всё равно хана!
И Томка резанула:
— А ты и рад! Прикинул, сколько будет стоить разделать чужих женщин, как говядину, да? Ты дурак, подонок и дурак, а я их видела. Они — люди, хоть и не похожи. А ты — палач.
Я ей не мешал. Женщина — она может круто вправить мозги. Лучше мужика. Они на то и нужны, чтобы вправлять мозги, у них это в душе прописано.
Славка
— Ну Том, им же впрямь некуда…
А Томка сдвинула рукав с браслета здоровья — и мы все увидели, как на нём мигает зелёный огонёк «демо-плюса»:
— А если бы мне было некуда? Я сегодня узнала, что тоже беременная. Жаль, что меня нельзя пустить в переработку, да? Я столько не стою, да?
Славка покраснел, как вишня, чуть не до слёз — я видел, он её обнять хотел, да не посмел. Томка была реально страшная. А Светка сказала:
— Пап, а у тебя где карабин? Дедушкин?
— В сейфе, — говорю. — Ты с кем собираешься воевать?
— Хочу его взять, — говорит, — и с Томой поехать в бункер. Если уж нам всем некуда.
И у самого её лица нарисовалась голограмма Танюхи. Ну, конечно, как же можно не участвовать в семейном совете-то! Да как рявкнет:
— Только попробуйте! Вы с кем задумали воевать?! С ФЕДовцами?!
А Светка:
— Хоть с кем. А ты с Петькой заодно, да? Он на тебя так уверенно рассчитывает…
И тут я понял, что настал подходящий момент для выводов из всего этого бардака.
— Значит, так, — говорю. — Все выговорились?
И на меня посмотрели.
Даже покивали.
— Вот и ладно, — говорю. — А теперь — такое дело. Все, кроме Томки, дружно забывают про шельм. К тебе, Таня, это тоже относится. Мы с Томкой справимся сами. И это уж не ваше дело, как. Случиться всё может, времена неспокойные, сами понимаете… поэтому вы просто не знали. Кто бы ни спросил — делаете непробиваемые морды: первый раз слышим, и всё. Мол, ФЕДовцы приезжали, Анискин приезжал — но никаких шельм не было. Слава богу, внуки в интернате, не раззвонят. Всем ясно?
Петька аж присвистнул:
— Бать, а ты?
Но Славка промолчал. Только смотрел на Томку, как на святую икону. А Томка злилась, она на него не смотрела.
— Мне не нравится, — вякнула Танюха.
— А мне нравится, — говорю. — Шельмушки нам доверились. С ними люди — как со скотом, хуже, чем со скотом, а они нам доверились. И я их это доверие обманывать не буду. И вам не дам. Потому что кто обманывает такого доверчивого, тот иуда. Всё.
Петька на меня котячьими глазками:
— Бать, да мы хотели, как лучше…
— А с тобой, — говорю, — я вообще разговаривать не могу пока. И не знаю, когда смогу. Тошно.
Славка голос подал — убитый совершенно:
— А помочь можно?
— Нет, — говорю. — Не лезь. Разговор окончен, у всех работы по горло. Вот и займитесь делом. И если я от кого услышу про шельм — пеняйте на себя, доведёте до греха.
Разошлись они молча. Но я уж понимаю, какой у них внутри был кавардак. У самого был такой же.
Вечером шельмушкам Томка сделала хлёбово. И принесла мне контейнер.
— Дядя Сёма, — говорит, — можно я с вами поеду?
Я её по голове погладил.
— Нет, — говорю, — дочка. Не надо тебе. Рискованно. Чёрт его знает… В общем, сам я съезжу. Тебе расскажу.
И Седого не взял. Сердце у меня щемило. Зато взял карабин.
Ночь была не очень ветреная. Тихая. И я поднял снегоход на антигравы, чтоб он вообще земли не касался — чтоб следов не было. Вёл старым курсом.
Добрался до бункера — а бункера нет!
Вот просто даже следа нет: пустой снежный бугор, поляна. Ни обгоревших стен, ничего такого — пропал. Я покрутился туда-сюда — нет и всё.
Не хотел включать фары, но включил. А то, думаю, с ума стряхнусь сейчас.
Включил — а в свете фар увидал мужика. Чуть благим матом не заорал.
Отрубил двигатель — а сам гляжу.
Мужик мелкий, мне дай бог по плечо. Седой, длинная грива, без шапки. И морда серая… глаза — как у шельм, как чёрные зеркальца. Выглядел, как живой мертвяк или привидение.
Но вот поэтому-то я в него и не пальнул. Потому что у него были глаза, как у шельм.
Я на него уставился, а он мне ухмыляется:
— Заблудился, Семён?
— Поесть, — говорю, — девкам привёз.
Вот тут-то вся эта ложная декорация и пропала. А я понял, что вроде как уже не один думаю, что с шельмушками делать.
Что за ними пришли. И не ФЕДовцы. Такие дела.
25. Юлий
Вечер стоял светлый и очень холодный, хоть по календарю уже давно наступила весна: с моря дул ледяной ветер. Мы сидели у костра на перевёрнутых ящиках и смотрели ВИДролик. Из-за качающихся теней и отсветов пламени голограмма выглядела какой-то призрачной — и смотреть было нестерпимо печально.
Сильвия Уотс. Перевесила камеру на Аллана Висконти, чтобы появиться в кадре — профессионал ВИД-США, обставила по всем правилам. Немного архаично, как блогеры начала века.
— Дорогие друзья, — говорила она привычной скороговоркой журналистки, щурясь, с острой складочкой боли между бровями, — мы с вами находимся в помещении засекреченной биолаборатории, субсидируемой правительством Соединённых Штатов. Именно здесь проводились бесчеловечные эксперименты над детьми шедми с целью создать препарат, предоставляющий тем, кто его принимает, вечную жизнь и вечную молодость. Только что «котики в космосе» вывели из этих помещений юных шедми — об их судьбе я расскажу вам отдельно. Пока вы можете увидеть боксы, где дети содержались. В этих кошмарных условиях — в тесных камерах без окон и элементарных удобств, хуже, чем обычно содержатся лабораторные животные — дети разумного вида провели несколько лет. Эти жалкие вещички — исписанные карандаши, старый мячик — были единственными игрушками разумных существ, в которых здешние исследователи хотели видеть только биоматериал. Дальше — вход в лабораторию. Взгляните сюда, друзья: вы видите секционные столы, на которых…