Семя скошенных трав
Шрифт:
А не приходило долго.
Мы промотались вокруг всё той же станции восемь земных часов. За это время все начали психовать — и я понимал, что шедми на станции дёргаются тоже. И что тут, видно, есть ещё кое-какой дополнительный смысл: вывести кого-нибудь из себя, чтобы получить хоть матюгами, если уж не чем-нибудь серьёзнее — и запретить на этом основании дальнейшие действия. Под конец нам устроили правильный шмон на предмет провоза атомных бомб и горючки для истребителей, а на меня зыркали так, будто у военных руки чесались
Но всё обошлось — и в конце концов мы получили стыковку.
Меня сильно удивило, что на всей станции персонала осталось только пятеро шедми — но вообще поразило, что с ними оказалась девчонка. Подросток. Худенькая глазастая лапочка. Обычно шедийские дети плотные, круглые, упругие такие, как мячики, а у этой одни косточки — в чём только душа держится.
На мне уже был дешифратор. И я узнал, что она вчера родила тут, на станции, и они сразу уложили белька в анабиоз, потому что в криокамере относительно безопаснее.
Хотя какая тут безопасность, к чёртовой матери!
Пока все — и персонал, и наши — разбирались с погрузчиками и с прочими техническими деталями, я к ней подошёл. К девчонке.
Она на меня взглянула хмуро. Хмуро и устало, будто люди ей уже до ошизденения надоели. Но не ушла.
Я спросил:
— Девочка, как тебя зовут?
Она смотрела так же хмуро, но ответила:
— Аэти. Из Урэ, с мыса Трепангов. А тебя?
— Иар, — говорю. — Иар из Петрозаводска. Тебе не выговорить будет.
Она даже усмехнулась.
— Я выговорю. Пэтрозаводэска. Длинное слово.
— Какие, — говорю, — у тебя способности. Я думал, ты ни за что не сможешь выговорить. А твой белёк — мальчик или девочка?
И у неё разгладилась, пропала эта хмурость. Она махнула ресницами, длиннущими, белыми:
— Белёк — мальчик. Очень милый, мне так жаль, что с ним нельзя играть. Я придумала ему имя. Халэ. Это красиво?
У меня горло судорога свела, еле отдышался, но проглотил комок как-то. Даже удалось ответить, не заикаясь. Я ей сказал:
— Да прекрасно просто! Ты замечательное имя придумала. А на Океане-2 вы ещё наиграетесь. Там, знаешь, все говорят, что очень похоже на Шед.
И я опять поразился, какие они доверчивые. Она мне смотрела прямо в лицо, прямо в душу — своими громадными глазищами… просто… ну, не знаю… ничего там не задевало и не цепляло, просто совсем чистый детский взгляд. Без всякой тени. Но она спросила:
— А ты сам видел?
— Да, — сказал я. — Конечно. Я там водил орнитоптер. Там холодный океан, волны громадные… ваши птицы живут, такие здоровенные, серые, рыбки, крабы…
И она, так и глядя мне в лицо, как шедми это делают, спросила, снова без всякой тени:
— А там всех убили, да? Всех людей и всех шедми там убили, да?
И я тормознул. Ребёнку вроде нельзя было так прямо и резать правду-матку, надо было соврать что-нибудь обтекаемое… но у меня враньё не шло с языка. И я сказал:
— Да, Аэти. Там всех убили. Я случайно остался. У меня орнитоптер горел, он упал в океан, на отмель — и почему-то не взорвался. И меня подобрали, еле живого. А всех остальных убили.
У неё глаза ещё расширились — и она потянулась своей тоненькой утиной лапкой к шраму у меня на шее.
— Это тебя там ранило? — дотронулась — и пальчики отдёрнула. — Ой! Какой ты горячий! Это потому, что ты болеешь, да?
— Нет, — сказал я. — Все люди горячие. У нас в мире очень тепло, вашим не нравится, они говорят — душно.
Она совсем не боялась. И больше того: она совсем не стеснялась. Она со мной разговаривала, как с одноклашками, как с братишками-сестрёнками. Ни чужака она во мне не видела, ни взрослого-авторитетного. Я с её сородичами прилетел сюда, сказано, что спасать их всех, отвезти на Океан-2 — и она ни на миг не усомнилась. И мне этого было не понять.
Она была уже большая девочка, эта Аэти. Но доверчивая, как совсем крохотная кроха.
И у меня от этой её доверчивости сжималось сердце.
Меня Алесь позвал, иначе я бы с ней болтал и болтал. Я ради таких, как она, сюда прилетел. Что угодно бы ей объяснил — если бы ей хотелось слушать… только надо было работать, полно тут работы было.
А ей было вроде жаль меня отпускать. Интересно же: человек, такой горячий, на Океане-2 был — она бы ещё расспрашивала.
И я понял, что правильно сделал, когда прилетел сюда. Если мне не поможет, то уже ничего не поможет. И я зубами глотку порву любому, кто захочет обидеть эту девчонку.
Она меня ещё за руку взяла. Взяла — и захихикала:
— Пока мы дойдём, я поджарюсь! — и сделала вид, что нестерпимо горячо, помахала ладошкой. — Ты — как Хэндар, живущий в вулкане! — и снова захихикала.
У меня было такое чувство, будто на ладонь воробей сел. Или синичка. Страшно шевельнуться, не хочется спугнуть.
Сука, какая мразь вообще придумала войну?!
Потому что я шёл к их грузовому трюму, держал в своей руке перепончатую лапку Аэти, как ледышку — и смотрел на их несчастную станцию сквозь оплавленные скалы того острова. И тот прибой, который мне всё снится и снится, швырял о берег безжизненное тельце… такой же девчонки…
И никак нельзя было отключиться.
Хорошо, что потом пошла работа.
Несколько погрузчиков мы привезли с собой: обычные экзоскелеты, ПП-34 и ПП-к-35, у которых предел грузоподъёмности около тонны. Такие и на Океане-2, кстати, были — не очень уже новые, если честно, есть и поновее, с гравитационным приводом, зато эти — надёжнее. А на станции оказались ещё и свои погрузчики, несколько штук; у шедми это уже были не экзоскелеты, а целые роботы, только управляемые изнутри. С их системой никто из людей не стал связываться, их разобрали сами шедми.