Семья Тибо (Том 1)
Шрифт:
– Разумеется.
– А он вас не слушает?
– Слушает. Но дело обстоит гораздо сложнее: думаю, что он меня не понимает.
И она отважилась, обернувшись к нему:
– ...что он больше вас не понимает?
– Пожалуй, да.
У них сразу же завязался серьезный разговор. В их отношении к Даниэлю царило полное согласие, и со вчерашнего дня оно уже было для них не ново, но они еще не соглашались открыто признать это.
Когда они подходили к парку, она предложила первая:
– А не пойти ли нам по дороге? Вы проводите меня до дому лесом.
Великое счастье, которое он и не пытался утаить, захлестнуло его, но он не решался весь отдаться ему: страшно было упустить ту бесценную тему, что послужила поводом для их согласия, и он поспешил возобновить разговор:
– Даниэль так ненасытно хочет жить!
– Ах, как это верно!
– подхватила она.
– Хочет жить, ничем себя не ограничивая. Но жизнь без ограничений очень... опасна. И порочна, - добавила она, не глядя на него.
Он серьезно повторил:
– Порочна. Я тоже так считаю, Женни.
Слово, которого всегда избегал, хотя нередко оно чуть не срывалось с его губ, он сейчас с готовностью перехватил из уст девушки. Любовные похождения Даниэля были порочны. Порочна и страсть Антуана. Порочны все плотские вожделения. Непорочно было лишь это чувство, не имеющее названия, которое с давнего времени пускало ростки в его душе, а со вчерашнего дня, что ни час, - все больше распускалось!
Меж тем он продолжал с наигранным бесстрастием.
– Как я иногда сержусь на него за его отношение к жизни! Ведь - это своего рода...
– Извращенность, - подсказала она наивно. Часто, рассуждая сама с собой, она применяла это слово - для нее синоним всего того, что, как ей казалось, угрожает ее нравственной чистоте.
– Скорее, своего рода цинизм, - уточнил он, тоже применяя слово, смысл которого переиначил, введя в свой обиходный язык. Но тут же ему пришло в голову, что он отчасти изменяет своим убеждениям, и, остановившись, он воскликнул: - Это не означает, что я с уважением отношусь к натурам, которые вечно ведут борьбу сами с собой; я предпочитаю... (Женни не сводила с него глаз, стараясь постичь его мысль и так, будто эта последняя его фраза была для нее особенно важна), предпочитаю те натуры, которые решили остаться самими собою. Однако следует...
В его уме возникло множество примеров, которые он не решался привести девушке. Он заколебался.
– Да, - произнесла она, - а я так боюсь, как бы Даниэль в конце концов совсем не утратил... не знаю, как выразиться... чувства греховности. Понимаете меня?
Он одобрительно кивнул головой и помимо воли, в свою очередь, все смотрел и смотрел на нее, ибо сосредоточенное выражение ее лица во многом дополняло ее речи. "А ведь в каждом ее слове - невольное признание!" подумал он.
Она держала себя в руках, но то, как она сжала губы, как тяжело дышала, говорило о том, что сейчас она старается подавить страстный порыв чувств один из тех, которые часто ее терзали и которым она старалась не давать выхода.
"Отчего же все-таки, - задавался вопросом Жак, - ее лицо становится жестким и замкнутым? Не из-за
И с этого мгновения Жак совсем забыл о Даниэле и стал думать только о Женни.
Уже несколько минут они шли молча. Сравнительно долгий промежуток времени показался им совсем коротким. Но вот им захотелось снова завязать беседу, и тут они заметили, что мысли их за это время успели унестись далеко, и, быть может, в разные Стороны. Так что ни тот, ни другая просто не знали, как же прервать молчание.
К счастью, путь их лежал мимо какого-то гаража, шоссе было заставлено автомобилями - их ремонтировали, и трескотня моторов не способствовала беседе.
Старый пес, жалкий и шелудивый, шлепавший по лужам смазочного масла, вдруг начал увиваться за Блохой; Женни взяла собачку на руки. Только они миновали ворота мастерской, как услышали крики и обернулись: расхлябанный драндулет, дребезжащий изношенными металлическими частями, в котором сидел за шофера слесарь-подмастерье, малый лет пятнадцати, выехал из гаража и вдруг так круто развернулся, что, несмотря на предостерегающий окрик мальчишки, старая черная собака не успела отскочить в надежное место. На глазах Жака и Женни машина подмяла несчастного пса - сначала одним, потом вторым колесом проехала по его туловищу.
Женни в ужасе закричала:
– Он сейчас умрет! Он сейчас умрет!
– Да нет же, он двигается!
И в самом деле, пес поднялся и заковылял прочь; обливаясь кровью, пронзительно визжа, он волочил по пыльной дороге свой раздавленный зад, виляя из стороны в сторону, падая и поднимаясь.
Женни с искаженным лицом все твердила на той же ноте:
– Он сейчас умрет! Сейчас умрет!
Собака скрылась из глаз, вползла во двор какого-то дома. Взвизгивания раздавались все реже и реже, а немного погодя затихли совсем. Рабочие из гаража, отвлеченные от дела этой сценой, пошли по кровавым следам. Кто-то, дойдя до дома, крикнул остальным:
– Тут он. Больше не шевелится.
Женни, словно почувствовав облегчение, спустила собачку на землю, и они пошли дальше, по дороге в лес. Волнение, пережитое ими вместе, сблизило их еще больше.
– Никогда не забуду, - сказал Жак, - ваше лицо, ваш голос, когда вы кричали.
– Какая глупая нервозность. А что же я кричала?
– Вы кричали: "Он сейчас умрет!" Заметьте, вы увидели, как собака, сбитая машиной, превратилась в кровавое месиво; вот что было жутко. А все-таки самое страшное началось лишь после этого, другими словами, по-настоящему трагичен был тот момент, когда псу, только мгновение назад живому, не оставалось ничего другого, как лечь и умереть. Не правда ли? Потому что самое волнующее - этот переход, этот неуловимый миг, когда жизнь теряется в небытии. Ужасом наполняет нас именно мысль об этой минуте, каким-то священным ужасом, который готов пробудиться ежесекундно... Вы часто думаете о смерти?